Смерть лорда Эджвера

Она покидает дом, возвращается на Юстон, снова надевает темный парик и забирает кейс. Теперь ей надо успеть до того момента, когда Карлотта Адамс вернется из Чизика. Они заранее договорились о времени. Она едет в «Корнер-Хаус», периодически глядя на часы – время тянется медленно. Затем готовится ко второму убийству. Кладет маленькую золотую коробочку, заказанную ею из Парижа, в сумочку Карлотты Адамс, которая, естественно, при ней. Возможно, именно тогда она и обнаружила письмо. А может, нашла его раньше… Как бы то ни было, как только она видит адрес, сразу чует опасность. Открывает письмо – и ее подозрения оправдываются.

Допускаю, что ее первым порывом было уничтожить письмо. Но вскоре она находит лучший выход. Если оторвать один лист, то письмо становится обвинением против Рональда Марша – человека, у которого есть веский мотив для преступления. Даже если у него есть алиби, письмо становится обвинением против какого-то другого мужчины, поскольку вверху листа будет оторвано слово «она». Так она и поступает. Затем прячет письмо в конверт, а конверт убирает в сумочку.

Затем, когда близится назначенный час, идет по направлению к «Савойю». Мимо проезжает машина – предположительно с нею внутри – и она ускоряет шаг, заходит в отель и идет прямиком к лестнице. Она неприметна, так как одета в черное. Маловероятно, что кто-то обратит на нее внимание.

Наверху она идет в свой номер. Карлотта Адамс только что зашла туда. Горничной было велено идти спать – обычное явление, ничего особенного в этом приказе нет. Они снова меняются одеждой, а потом, как я предполагаю, леди Эджвер предлагает выпить – чтобы отпраздновать успех. В выпивке веронал. Она поздравляет свою жертву и обещает завтра же выслать ей чек. Карлотта Адамс едет домой. Ее клонит в сон, она хочет дозвониться до кого-то из друзей – вероятно, до месье Мартина или капитана Марша, у обоих номера в районе Виктории – но оставляет тщетные попытки. Она чувствует себя слишком уставшей. Веронал начинает действовать. Она ложится в кровать – и больше не просыпается. Успех сопутствует и второму преступлению.

Теперь о третьем преступлении. Дело происходит на званом обеде. Сэр Монтегю Корнер упоминает о своей беседе с леди Эджвер в вечер убийства. Ничего особенного. Но кара настигает ее позже. Кто-то говорит о «мнении Париса», а она слышит в слове «Парис» тот единственный Париж, который ей известен, – Париж модных новинок и всяческих излишеств!

Однако напротив нее сидит один молодой человек, который тоже присутствовал в Чизике, – он слышал, как в тот вечер леди Эджвер принимала участие в обсуждении Гомера и греческой цивилизации. Карлотта Адамс была образованной и начитанной девушкой. Молодой человек ничего не понимает. Он изумленно таращится на нее. И вдруг понимает. Перед ним не одна и та же женщина. Он ужасно взволнован. Он сомневается в себе. Ему нужен совет. Он вспоминает обо мне. И заговаривает с Гастингсом.

Даме удается подслушать его. У нее хватает ума понять, что она каким-то образом выдала себя. Она слышит, как Гастингс говорит, что меня не будет до пяти. За двадцать минут до пяти она приходит к Россу. Тот открывает дверь, удивляется при виде ее, но у него и мысли нет бояться этой женщины. Вместе с ней он проходит в столовую. Она выдает ему какую-то легенду. Возможно, даже падает перед ним на колени и обвивает руками его шею. А потом быстро и уверенно наносит удар – как и в прошлый раз. Возможно, Росс издает сдавленный крик… Итак, он тоже замолкает.

Несколько мгновений стояла тишина. Потом Джепп хрипло произнес:

– Вы хотите сказать… что все это ее рук дело?

Пуаро величественно кивнул.

– Но почему, если он готов был дать ей развод?

– Потому, что герцог Мертон – столп англокатолицизма. Потому, что ему и в голову не пришло бы жениться на женщине, чей муж жив. Этот молодой человек – фанатик принципов. А вот в качестве вдовы она наверняка может выйти за него. Несомненно, она заговаривала с ним о разводе, но герцог не заглотнул наживку.

– Тогда зачем надо было посылать вас к лорду Эджверу?

– Ah, parbleu![72] – Пуаро, всегда очень корректный и склонный держать себя по-английски, вдруг дал волю своему естественному «я». – Да чтобы втереть мне очки! Вбить мне в голову тот факт, что у нее не было мотива для убийства! Да, она рискнула сделать из меня послушное орудие! Ma foi[73], у нее получилось! До чего же странный интеллект – непосредственна, как ребенок, и одновременно хитра… А как она играет! Как мастерски изобразила удивление, когда ей было сказано, что муж написал ей письмо! Как искренне клялась, что не получала его! Испытала ли она хоть малейшие угрызения совести за три преступления? Готов поклясться, что нет.