Смерть меня подождёт (обновлённая редакция)

С беспощадной ясностью чувствуем, как далеко мы от своих и как необходима нам помощь.

Придётся расстаться с рекою.

Не слишком ли дорого взяла с нас Мая за отрезок в несколько километров пути от Эдягу-Чайдаха? Но это последняя дань. Теперь у нас иная цель — спасти больного. Сделаем носилки для Василия Николаевича и увезём его на оленях. Хорошо, что с нами Улукиткан.

Мы развязали верёвки на плоту, стащили на берег груз. Его оказалось слишком много, и половины не поднять на оленях, тем более, что четыре самых крупных быка посменно будут везти носилки с Василием Николаевичем. Придётся бросить палатки, спальные мешки, часть личных вещей, возьмём только необходимое для пути через Чагар до устья Шевли, где базируется наша топографическая партия.

Ждём стариков. Они вот-вот должны появиться. Трофим стружит шесты для носилок, я готовлю завтрак. Уже давно день. Начинается дождь.

— Не случилось ли чего со стариками? — беспокоится Василий Николаевич.

Неведение становится тягостным. Беру карабин, отправляюсь искать проводников. Погода мерзкая. На горы ложится темень туч. С востока из-за отрогов доносится смутный рокот далёких разрядов. Тайга молчит. Мелкий дождь сыплется редко и однообразно.

Нахожу тропу, свежепроторенную по густому брусничнику. Она выводит меня на верх стрелки, и тут я натыкаюсь на странное зрелище: мох утоптан, залит кровью, для чего-то кололи лучину, и на земле лежат обрезки тонких ремешков. Я не задерживаюсь, старики всё объяснят. Спешу дальше. Тропка сворачивает влево и убегает по стланику на юг. Иду по ней километр, два.

Вижу, впереди стоит олень, обрадовался -- где-то близко стоянка. Подхожу ближе. Узнаю Баюткана. Удивляюсь: почему он вдруг стал таким покорным? И тут только замечаю, что у него сломана передняя нога. Он держит её высоко, беспрерывно вздрагивая всем телом от боли. Проводники обложили рану лучинками, перевязали ремешками.

А где же другие олени? Почему нет их следов? Спешу дальше. Никого нет. Куда идут проводники? Кругом ягельные поляны, много дров, тут бы и ночевать им! А предчувствие чего-то недоброго растёт. Наконец, тропка выводит меня на кромку правобережных скал, протянувшихся далеко по-над рекою, и уходит дальше по чаще, оставив позади кормистые места.

— Ушли! — вырывается у меня вместе с отчаянием, и я безвольно опускаюсь на колоду.

Не могу уяснить, как это случилось. Какая обида угнала стариков от нас? Ведь с ними же нет ни крошки хлеба, ни посуды, ни постели! А может — и спичек. Нет, это непостижимо уму!

Слышу позади шорох — моим следом идёт Баюткан, со сломанною ногой. Он подходит ко мне совсем присмиревший. Я отворачиваюсь, нет сил видеть его ужасные глаза, переполненные болью. В них боязнь остаться брошенным в гнетущей тишине мокрого леса.

Я тороплюсь к своим. Следом скачет на трёх ногах Баюткан. Он не поспевает за мною, отстаёт.

Голова не способна соображать. Бегу…

Меня встречает взволнованный Трофим.

— У Василия отнялась левая рука.

— И у меня не лучше новость: проводники ушли от нас.

— С чего бы это они? Вещи-то их тут.

— И всё-таки ушли.

Василий Николаевич, увидев меня без проводников, встревожился.

— Где Улукиткан?

— Ты только не волнуйся, проводники ушли ниже, наверное, там дождутся нас.

Он не может осмыслить мои слова. Его лицо вытягивается. На щеках появляются желтоватые круги; голова беспомощно откидывается назад.

— Нет, нет, ты обманываешь! Что же вы теперь будете делать со мною? — спрашивает он дрогнувшим голосом.

Вижу, Трофим присаживается к нему, обнимает его голову, прижимает к своей груди.

— Успокойся, Василий… Клянусь, мы до конца не бросим друг друга, и что бы ни случилось — останемся вместе. Ты веришь мне?

Василий молчит, переполненный ожиданием чего-то ужасного.

— Это всё пройдёт, — утешает его Трофим. — Может, распогодится, нас найдёт самолёт, помогут выбраться.

Более часа мы массируем ему руки и ноги. Другого ничего не можем придумать. Вся надежда на крепкий организм больного. Он ещё сможет вернуть нам Василия.

Подтаскиваем его поближе к костру и тут обнаруживаем, что и правая рука ему плохо повинуется: пальцы работают, а поднести к губам ложку не может. Перед нами не человек, а живой обрубок.

Откуда навалилось на нас столько бед?!

Я кормлю больного с рук. Его рот непривычно ловит тёплую лепёшку, куски горячего мяса, долго жуёт. Пища застревает в горле, он тяжело дышит. Непрошеные слёзы затуманивают глаза, падают с ресниц калёными каплями на мою руку.

Трофим помогает мне, а сам прячет глаза, давится тяжёлыми глотками. И кажется, сейчас у него эта человеческая боль за друга выплеснется наружу.

Вот-вот вечер накроет ущелье. Посветлевшее небо кропит тайгу остатками дождя. Решаем плыть, да и нет другого выхода. Видно, не суждено нам уйти от Маи. Загружаем плот, укладываем беспомощного Василия и отталкиваемся от негостеприимного берега. Видим, из чащи выходит Баюткан, провожает нас грустными глазами. Он не понимает, почему люди бросили его…