Смерть - мое ремесло

- А то как же! И еще добавил: "Если среди ваших учеников есть такие звери, их надо гнать".

- Он так и сказал?

- Ну да! - почти весело воскликнул Вернер. - Но ты не огорчайся, ведь на другой же день он написал директору, что ты тут ни при чем - виноват снег. И что я прошу тебя не наказывать.

- Ах, вот оно что, - медленно проговорил я и поскреб тротуар носком ботинка.

- Тебя наказали? - спросил Вернер.

Я упорно смотрел на носок своего ботинка, и Вернер повторил:

- Тебя наказали?

- Нет.

Вернер нерешительно продолжал:

- А твой... - он хотел было сказать "твой старик", но вовремя спохватился. - А твой отец?

Я быстро ответил:

- Он ничего мне не сказал.

Немного помолчав, я поднял на него глаза и выпалил одним духом:

- Ганс, я прошу у тебя прощения за ногу.

У него был смущенный вид.

- Это ничего! Ничего! - поспешно ответил он. - Это все снег!

- Ты так и останешься навсегда хромым? - спросил я.

- О нет, - ответил он, смеясь, - это только... - он подыскивал слово, это... преходящее. Понимаешь? Преходящее.

Он произносил это слово с явным наслаждением.

- Это значит, - добавил он, - что все пройдет.

Перед тем как нырнуть в ворота школы, он обернулся и с улыбкой протянул мне руку. Я посмотрел на его руку в каком-то оцепенении. Пересилив себя, я сказал:

- Хорошо, я пожму тебе руку, но разговаривать с тобой я больше не буду.

- Ну, старина! - воскликнул он изумленно. - Ты все еще сердишься на меня?

- Нет, не сержусь. - Потом я добавил: - Я не хочу ни с кем разговаривать.

Медленно, как автомат, я протянул ему руку, и мы обменялись рукопожатием. Я тотчас же отдернул руку. Вернер молча смотрел на меня, потрясенный:

- Ну и чудной же ты, Рудольф!

Он еще секунду смотрел на меня, затем повернулся и вошел в ворота. Я подождал немного и последовал за ним.

Весь день и всю эту неделю я раздумывал о нашем разговоре с Вернером и в конце концов с удивлением обнаружил, что, если не считать моего отношения к отцу Талеру, разговор этот ничего не изменил: веру в бога я потерял окончательно и бесповоротно.

15 мая 1914 года умер отец, но в домашнем распорядке не произошло никаких изменений - я по-прежнему каждое утро ходил в церковь. Мама занялась лавкой, и наше материальное положение улучшилось. Мама презирала и ненавидела еврейских портных не меньше отца, но считала, что это еще не повод, чтобы не продавать им ткани. Мама повысила некоторые цены, которые в свое время установил отец с такой смехотворно малой наценкой, что невольно казалось - прав дядя Франц, утверждая, будто он сознательно хотел причинить себе убыток.

Приблизительно неделю спустя после смерти отца, войдя утром в церковь, я был страшно возмущен, увидев, что наши места заняты. Я сел двумя рядами дальше. Началась обедня, и я принялся следить за ней по своему молитвеннику строчка за строчкой. Внезапно на меня напала рассеянность, я поднял голову и посмотрел вверх, на своды.

Мне показалось, что церковь растет, ширится, становится огромной. Стулья, статуи, колонны с какой-то бешеной скоростью отступают, удаляются в пространство. И вдруг стены церкви разом упали - словно откидные стенки ящика. Передо мной раскрылось безграничное, безлюдное лунное пространство. Ужас сжал мне горло, и я задрожал. В воздухе притаилась какая-то чудовищная угроза, все застыло в зловещем ожидании, казалось, мир вот-вот рухнет и я останусь один в пустоте.

Зазвонил колокольчик, я опустился на колени, склонил голову, положил левую руку на пюпитр, ощутил тепло и твердость дерева - и все кончилось.

В последующие недели такие припадки повторялись не раз. Я заметил, что приступ всегда возникал при каком-либо отклонении от привычного порядка. С тех пор я не делал ни одного шага, если не был уверен, что он не укладывается в рамки моего обычного поведения. Если же по случайности что-либо из моих действий, как мне казалось, нарушало распорядок, к горлу моему подступал комок и я закрывал глаза, не смея взглянуть на окружающие предметы, боясь, что они у меня на глазах превратятся в ничто.

Если это случалось в моей комнате, я сразу же с головой уходил в какое-нибудь чисто механическое занятие. Например, начинал чистить обувь. Суконка мерно скользила по блестящей поверхности ботинка, сначала медленно, осторожно, затем все быстрее и быстрее. Не сводя с нее глаз, я вдыхал запах ваксы и кожи - и через некоторое время страх пропадал, я чувствовал себя убаюканным, защищенным от опасности.

Однажды вечером перед ужином в мою комнату вошла мама. Конечно, я тотчас же встал.

- Мне надо с тобой поговорить.

- Да, мама.

Она тяжело вздохнула, села, и на лице ее отразилась усталость.

- Рудольф...

- Да, мама.

Она отвела глаза и спросила неуверенно:

- Ты будешь по-прежнему вставать каждый день в пять часов к обедне?

Ужас сковал меня. Я хотел ответить, но не смог. Мама сделала вид, что поправляет передник на коленях, и продолжала:

- Я подумала, может, ты будешь ходить через день?

- Нет! - воскликнул я.

Мама бросила на меня удивленный взгляд, затем снова посмотрела на свой передник и тихо произнесла:

- Ты выглядишь утомленным, Рудольф.

- Я не устал.