Смерть на фуршете

Инесса говорила довольно долго. И, надо признать, это был не застольный разговор о повсеместно пиарящемся романе, а въедливый филологический анализ «Радужной стерляди» на фоне современной литературы. Почти со всеми выкладками этого анализа Ксения вынуждена была согласиться. Хотя речь Инессы, на ее взгляд, была тяжеловата даже для протокольщика-следователя, перенасыщена терминами, в главном она была права.

Инесса упирала на то, что писатели пишут для своей литературной тусовки. Для них по барабану, читают их или нет, важно засветиться. Критики, не сговариваясь, пришли к выводу, что затрудненное восприятие якобы многомудрого текста, — на слове «якобы» лекторша сделала безжалостное ударение, — в основе которого иллюстрация общих мест посредством хаотического нагромождения переживаний автора до полной невозможности сквозь них продраться, стало знаком якобы — еще одно ударение — настоящей литературы. Увлекательный сюжет — побоку, авторы почти никогда не заботятся о динамичной композиции, им наплевать на речь персонажей, все могут говорить одним и тем же языком, представляющим тяжелую смесь жаргона, канцелярита, советизмов и вычурных банальностей…

Ксения отметила, что не только Трешнев, но и Борис слушают Инессу с таким вниманием, будто она устроила им вечер классического романса.

— Однако, — скромно заметила Инесса, — ничего особенно нового в том, что я сказала, нет. Критика об этом говорит давно, просто не очень громко. А количество таких сочинений растет, давно превысив кулуарно допустимые нормы. Могу сказать, что это уже не устраивает наших полиграфических монстров, которым надо не просто гнать тиражи, но — продавать их. Издатели наконец поняли, что, кроме производства масскульта, всяких разных донцовых-марининых-шиловых, они должны выпускать такие книги, на которые бы раскошелились читатели более взыскательные — и более прижимистые. Для таких когда-то раскрутили проект «Акунин» — но и он уже выработанная штольня. Нужны новые идеи… И вот они решили слить в один флакон эту, кхе, «новую русскую классику» со старой доброй беллетристикой.

Инесса отхлебнула из стакана грейпфрутового сока.

— Я читала первые романы Горчаковского… Ну, можно сказать, долго держала в руках. И «Варакушка», и «Знак Митридата» как раз такие вот, дюже интеллектуальные. Чтобы разобраться в их сюжетах, нужно взять лист бумаги побольше и долго все, что написано, туда переносить. И то не уверена, что полностью разберешься. Начальный сюжет Горчаковский может оборвать и схватиться за другой, потом завязать третий… Невероятной длины монологи сменяются какими-то историями, будто вытащенными из путеводителей и журналов для любителей гламурной старины… Скорее рано, чем поздно, у него обязательно появляется какой-нибудь писатель — так во всех трех романах. В «Варакушке», правда, писательница…

— У нас в Литинституте еще в советское время романы о писателях, которые половина студентов начинала кропать уже на втором-третьем курсе, называли хроническим последствием упражнений в литературном онанизме, — вставил холтероносец, после чего с видимым удовольствием влил в себя очередную стопку.

— В конце концов начинаешь понимать, — продолжила аналитический доклад Инесса, — что сюжет автору и в «Варакушке», и в «Митридате» в общем не нужен. Довольно простенькие воспоминания о детстве семидесятых — восьмидесятых годов (совпадает со временем жизни Горчаковского, который ведь и до сорока не дожил) начинают чередоваться почему-то с юридическими, орнитологическими и даже геологическими текстами разного рода, стихотворными и драматургическими цитатами, а то и целыми непрозаическими сочинениями. В «Знаке Митридата» герой вдруг начинает рассуждать о России как стране аборигенной культуры, а об Америке, то есть о Штатах, как о месте, куда стекаются авантюристы всего мира и тем создают этому государству, а значит, и стране особый драйв, которого России ни при какой власти никогда не достичь… Потом про это словно забывает и пускается в рассуждения о богатствах славянской речи… Словом, то нечто ни о чем, то все обо всем. Критика, конечно, нашла уже романам Горчаковского свое место, называет их тотальными. Кто-то даже сравнил «Варакушку» с «Евгением Онегиным»: у Пушкина, мол, роман строится как диалог литературных стилей, и у Горчаковского главное не персонажи, а соединение стилей.

— С Джойсом Горчаковского тоже сравнивали, — заметил президент.

— А кого, Леша, не сравнивали с Джойсом? — иронически парировал Караванов.

— Меня! — нагло сказал Трешнев. — Зато один мой еще студенческий рассказ сравнили с Кафкой.

— Банальщина, Андрюша, — не унимался Караванов. — Джойс, Кафка, Пруст — это такие же детские болезни молодых писак, как скарлатина, корь, коклюш.

— А Фолкнер?! — увлекся Трешнев, совсем открывая забрало.

— Свинка, но…

Однако Борис не дал отклониться в сторону от рассказа Инессы:

— Братцы! Мне уходить надо! Инесса, чем «Радужная стерлядь» отличается от первых двух романов?

— Тем, что она издана в «Бестере».