Смерть на мосту

Да, да, да. Губернатор вручил ему медаль. Где-то в Биллингсе[18], в парке есть скамья, названная в честь доблестного святого Райсевика, который героически бросился в огонь. Она жалела, что чертовы дети там не сгорели – только бы он не хвастался.

– Ты можешь меня ненавидеть, но назвать меня преступником, Лена, нельзя. – Он распрямил спину, казалось, что он раздувался и рос прямо у нее на глазах. – Понимаешь? Ты не можешь спорить с тем, что три больше одного. Три человека, которые к этому времени должны были превратиться в пищу для червей, но не превратились благодаря мне. Благодаря тому, что я делаю. Я напряженно работаю. Я рожден для этого. Я защищаю граждан. А если точнее, я спасаю людей. Я уже спас людей. Бог даст, я продолжу их спасать. Почему все эти жизни, спасенные в прошлом, и те, которые я могу спасти в будущем, должны значить меньше, чем жизнь твоей сестры?

У него с подбородка свисала слюна. Он слизнул ее, будто ящерица.

«Наконец мы начали куда-то двигаться», – подумала Лена и спросила вслух:

– Это признание?

– Нет, – ответил он. – Я защищаюсь от твоих нападок.

– Ты веришь в ад?

– Я верю в уравновешивание весов.

«Уравновешивание весов». Словно все сводится к математике и так можно быть хорошим человеком.

– Так, хорошо. Вот еще одна нападка: ты убил мою сестру, черт тебя побери, Рай. И тебе нужно было скрыть убийство. Поэтому ты сбросил ее тело с моста, чтобы представить как очередное самоубийство…

– Нет. Попробуй еще раз.

– Вначале ты избил ее до смерти…

– Тогда остались бы синяки.

– Или ты задушил ее.

– Тогда остался бы след на шее…

– Он не всегда остается. Не остался бы, если бы ты держал ее голову в пластиковом пакете.

– Она умерла от удара о землю. Таково заключение патологоанатома.

– Хорошо, в таком случае ты сбросил ее с моста, пока она все еще была жива. – Лена прилагала усилия, чтобы держать себя в руках и не дать голосу задрожать. – Только зачем это?

– Ты все равно ошибаешься.

– Так расскажи правду, Рай.

– Зачем мне это делать? – Он пожевал губу, глаза у него больше не горели. – Ты ждешь определенный ответ, Лена. А это значит, тобой можно управлять. Пока тебе что-то от меня нужно, ты не посмеешь в моей голове прострелить дырку.

Лене нечего было ответить. Это привело ее в ярость. На секунду она задумалась, а не прострелить ли ему яйца.

«А я к этому готова?»

Она не была уверена. Руки у нее воняли порохом от уже сделанных трех выстрелов. Стреляя здесь, а не на стрельбище, она испытывала волнение. Теперь все стало по-настоящему. От этой мысли Лена чувствовала напряжение и некоторую неуверенность в себе. Как, например, если бы вела машину босиком.

Райсевик ухмыльнулся.

– А ты думала, что я буду тебе помогать?

Он раскусил ее. На работе он научился разбираться в людях, и он уже понял, что Лена всегда следует установленным правилам. Из-за волнения ее щеки горели. По своей природе она была пассивна – строила планы только тогда, когда другие предлагали это сделать, говорила только после того, как к ней обращались, делала что-то только в случае крайней необходимости. И теперь она оказалась на мосту Хэйрпин, на этой проклятой Шпильке, держит в руках пистолет, выдвигает требования.

– Что теперь, Лена?

«Здесь должна была бы находиться Кэмбри, – знала она. – Не я. Умереть должна была я».

В детстве Лена и Кэмбри на лето уезжали на ферму к своему дяде в восточном Орегоне. Сама ферма навевала на детей скуку: телевизор работал плохо, живущие тут альпаки казались суетливыми мерзкими тварями. Но примерно в миле вниз по дороге тек ручей, и соседские дети сделали там тарзанку, а еще их отец взрывал пни. Однажды, когда близнецам Нгуен было по двенадцать лет, они возвращались на ферму дяди под темнеющим вечерним небом и увидели лежавшее на дороге коричневое тело.

Это была самка белохвостого оленя, которую задавил грузовик. На девочек она посмотрела своими сонными глазами. Лена помнила, как сама глядела на это животное – как оно пыталось встать с поврежденным позвоночником, а задние ноги не слушались и волочились по дороге. Когда олень попытался опереться на переднюю ногу, колено согнулось назад, словно сломанная палка, и он закричал. Но вышел странный шепот, идущий из горла, напомнил скорее кошачье мурлыканье. За свои двенадцать Лена никогда не чувствовала себя такой беспомощной. Она не могла прикоснуться к страдающему животному. Она не могла уйти. Она вообще ничего не могла сделать и ненавидела себя за это. Она просто смотрела и ревела до боли в горле.

А в это время Кэмбри спокойно сняла с плеч рюкзак (она уже тогда предпочитала рюкзаки), опустилась на колени и одной рукой провела по ребрам оленя: почувствовала, как вздымается и опускается грудь.

Другой рукой она перерезала животному горло.