Смерть навылет

Сегодня мне приснился странный сон. Рассказывать свои ночные грезы, как известно, дело неблагодарное. Ну и что! Мой дневник, что хочу, то и делаю! Сон был легким и прозрачным, как размытая акварель. Даже если дотронешься самой мягкой и тонкой кистью, то изображение смажется и пропадет.

Я не знаю, как это получилось, но Петербург оказался поделен на четыре квадрата. Лето. Зима. Весна. Осень. Четыре времени года, запертые в свинцовом неприступном городе. Пока в одних районах облетала желтая листва и лил дождь, в других — смеялось изумрудное лето. Снег и холод соседствовали с первым теплом и мелкими нарциссами.

Инстинктивно вступила в Лето — мое любимое время года. Шла и радовалась солнцу, подтаявшему сливочному мороженому и новым модным босоножкам на высоком каблуке. Народ осторожно меня, словно боялся прикоснуться. Когда я смотрела им в глаза, они отворачивались, когда хотела прикоснуться, отшатывались, как от прокаженной. Здесь я была чужой, и чувствовала это.

Весной все повторилось. Меня не приняли, исторгнув в Осень. Но и здесь никому не было до меня дела: у каждого свой путь, а мой тянулся к белой снежной кромке, на острие которой лежал густо-алый бутон розы. Я потянулась к нему, но поскользнулась, не удержав равновесие, и покатилась сломанной куклой куда-то вниз, навстречу своим липким страхам. А я-то надеялась, что с помощью Джокера смогла избавиться от них навсегда.

И снова Петербург, только теперь черный и мертвый. Над Охтинским мостом кружили огромные вороны. Время от времени они падали в желе невской воды и выныривали оттуда, заляпанные кровью. Кровь шариками ртути падала на мост, выжигая в нем дыры.

Куда бы ни бежала, всюду меня встречала тишина. Одна, совершенно одна! Так было и так будет. Не помню, как оказалась во дворе того проклятого дома, как повернула к железной двери и нажала на ледяную кнопку звонка. Дверь распахнулась почти сразу. Сильные мужские руки, пахнущие сексом и табаком, схватили меня за шиворот и потащили по знакомой лестнице. Я больше не плакала, прижимая к груди смятую изломанную розу, а просто ждала очередной встречи со смертью.

23 января.

11.00

Мне не повезло с родителями, зато повезло с родным дядькой. Наша история, наверное, могла бы показаться довольно удачным сиквелом “Лолиты”, если бы он не был порномагнатом, а я бы не страдала нимфоманией. Нимфетка из меня получилась так себе, да и дядя на Гум-Гума, тоже, скажем, никак не тянул. С того момента, как я рассталась с невинностью, у нас с Крэшем (так я его называла) установились сексуально-деловые отношения. Украдкой от родителей я снималась в его фильмах, получая за это вполне приличные деньги. Приличные, конечно, по тем временам. Своих дядька никогда не обманывал, тем более малолеток. В этом отношении у него сложился своеобразный кодекс чести. Поручик Ржевский, мать его!

Иногда он водил меня на концерты симфонической музыки и в музеи — повышать духовный уровень. Уровень, признаться, годами оставался на прежнем уровне, потому что в музеях мы оба выдерживали первые десять минут хождения оп залам. До концертов и вовсе дело не доходило: Крэш застревал в буфете. А я симфоническую музыку с пеленок терпеть не могу, чего не скажешь о хорошей выпивке.

Его единственная страсть — кино — была для меня вечной соперницей в борьбе за внимание. Хороший фильм действовал на Крэша сродни наркотику: из зала он выходил, шатаясь, расширенные зрачки почти не реагировали на реальный мир. Он жил в целлулоидной пленке и был готов в ней умереть, признавая лишь тех, кто смог бы за ним последовать. И меня бы утянул, если бы я вовремя не опомнилась.

Уже потом я себя неоднократно спрашивала, какие чувства испытывала к Крэшу. Любовь? Ненависть? Или же рабскую благодарность за то, что он меня не только замечал, но и допускал в свою жизнь. Поначалу, да. Во мне теплилась щенячья нежность: именно так еще слепой кутенок тычется носом в большого и надежного хозяина в надежде получить блюдце подогретого молока. Ради Крэша и его блюдца с молоком я была готова на все. И он это знал. Сволочь! Знал и использовал меня, как дешевую игрушку.

Говорят, все люди делятся на два типа — манипуляторов и манипулируемых. Первые берут от жизни все, что могут, используя окружающих, вторые вынуждены им подчиняться. Я — из второго разряда. Человек второго сорта, не умеющий сказать “нет” даже тогда, когда от этого зависит его жизнь.

Как же так получилось, что Крэш — самый родной мне человек, стал непримиримым и опасным врагом?!

16.00