Смерть ничего не решает

Судорожно схлопнулись предсердия, раздулись в последний раз, грозя лопнуть, желудочки, и сжались, с трудом выталкивая порцию жидкости.

— В конечном счете, — продолжил Кырым, — что значит одно свиное сердце, проработавшее на…

Ассистент, наблюдавший за клепсидрой, начертил на склянке цифру.

— На двадцать три минуты больше, отведенного Всевидящим? Почти ничего.

Кам, взяв со стола щипцы, приподнял крышку. Изнутри пахнуло смесью серы, аммиака и крепкого вина. Кырым пинцетом отогнул сетку, вытянул иглы и только после этого извлек сердце, плюхнув в подставленный помощником лоток.

— Значение имеет факт, что сердце способно работать вне грудной клетки. Еще большее значение имеет факт, что я способен заставить его работать. И если получится со свиным, то почему не выйдет с человеческим? Двадцать три минуты — малость. Но и големы не сразу были боевыми, верно? Познание открывает путь к знанию, а знание — к возможности изменения. Впрочем, мой любезный друг, я полагаю, что занимают вас совершенно иные вопросы.

Лоток с сердцем занял свое место на столе, рядом лежало еще несколько — пять или шесть, уже разрезанных, разобранных на сосуды, тонкие белые волоконца и куски мышцы.

— Мне бы хотелось беседы. Приватной. Речь пойдет о серьезных вещах.

— Оставьте нас, — не оборачиваясь, кинул Кырым. Ассистенты бесшумно исчезли, за деревянной дверью.

Банку могли б и прикрыть, а то смердит неимоверно.

— Полагаю, речь пойдет о тегине? — Кырым ловко проколол сердце длинной иглой. — И об официальном подписании мира на, хе-хе, вечные времена?

Первое прикосновение лезвия, не оставившее видимого следа. Капли жидкости на воске, толстый слой которого покрывал лоток. Синее стеклышко, возникшее в руке кама.

— Кырым, уж вам-то я не должен объяснять всю важность.

— Не должны, уважаемый, не должны.

Второй разрез, на волос глубже первого.

— Кам, вы кромсаете своих свинок, тратите эман… тот эман, поступления которого напрямую зависят от грядущего мира.

— Лылах, мы не у вас в кабинете. Не надо меня обрабатывать, как какую-нибудь кхарнскую шваль, по глупости попавшуюся на запрещенных книжках.

Посеребренные крючки ловко входят в края мышцы.

— Будьте так любезны, шад, подержите. Да, вот так. Благодарю. И давайте ближе к теме. Вас волнуют слухи, что после ранения характер тегина изменился, так? Что если и прежде Ырхыз не отличался выдержкой, то теперь он и вовсе не способен контролировать себя, да?

— Вы более чем догадливы.

— Держите, держите. Вы сами оставили меня без ассистентов… Кстати, помощник из вас не ахти.

— Насколько он адекватен?

Скальпель замер, а сердце вдруг вздрогнуло последней судорогой, и крючки едва не выскользнули из рук Лылаха.

— Крепче держите! Ну надо же, не двадцать три минуты, а дольше, много дольше! Показательно. Что до вопроса, то вряд ли я вас обрадую. Ырхыз вполне отдает себе отчет о многих своих поступках.

— Многие — еще не все.

— Именно. — Кырым, выбрав инструмент с широким тяжелым лезвием, ловко рассек сердце. — Можете отпустить. К тому же, в тех случаях, когда тегин контролирует себя, он, как правило, делает как раз то, что хочет, а не то, что должен. И является ли эта его особенность врожденной, либо же приобретенной — сказать не могу. Скорее, мы имеем неприятную смесь. Вам не хуже меня известны некоторые особенности его воспитания. А ранение лишь прибавило ему славы и народной любви. Ну а наша с вами задача — этим приобретения и ограничить.

Кам подтянул к лотку сложную конструкцию из стекол в металлической тубе-сетке, увенчанную массивной линзой.

— Но многоуважаемый Лылах, на вашем месте я бы не беспокоился о формальностях. Скланы подпишут мир, он им нужен так же, как и нам. Больше, чем нам.

Пальцы пробежались по тубе, изменяя угол наклона некоторых стекол, вытягивая штыри и заслонки. Кырым, заглянув в трубку, отходящую от тубы, удовлетворенно хмыкнул и поманил рукой.

— Посмотрите, это и вправду любопытно.

Лылах заглянул. Больше всего это походило на переплетение веревок, толстых, блекло-желтых или темно-красных, частью разлезшихся, частью раздутых узлами, побитых черными и синими пятнами. Некоторые слабо мерцали, хотя, возможно, это мерцание было результатом воздействия прибора.

— Зачем вам это? — спросил Лылах, отстраняясь. Увиденное не впечатлило, сам эксперимент, впрочем, тоже. Он ожидал чего-то более зрелищного, что ли?

— Во-первых, это интересно. Во-вторых… Кто знает, возможно совсем скоро я узнаю, как и почему работает здоровое сердце. Тогда станет ясно, почему не работает больное. И как заставить его работать. Или как заменить? Увы, имею слабость к глобальным проектам.

— К слову о проектах, что вы думаете о сцерхах? Конечно, они не столь интересны, как свиньи, но не собираетесь ли лично взглянуть? Пополнить коллекцию? — Лылах прошелся по лаборатории и остановился перед шкафом, на полках которого теснились емкости с плотно притертыми крышками. В мутноватой, оседающей на дно белыми хлопьями жидкости плавали органы.

Кырым, заметив интерес, любезно открыл шкаф. А заодно и на вопрос ответил: