Смерть никто не считает

Впрочем, этим я ничего не объясню не то что другим, но даже самому себе. Если кто-то и может хоть что-то объяснить, то это лишь создатель теории относительности. В своей знаменитой статье, опубликованной ещё в 1905 году, Альберт Эйнштейн заметил, что следует отказаться от представлений об абсолютном времени. Как я понял Первоиванушкина (уже не первый год толкующего Эйнштейна), «теперь у каждого наблюдателя своё течение времени в соответствии с имеющимися у него часами, и даже совершенно одинаковые часы у разных наблюдателей не обязаны отмерять одинаковое время между двумя событиями». Отныне мы все должны признать, что «время не является чем-то совершенно отдельным от пространства, но образует с ним единое целое под названием пространство-время».

Нет, каково!

Аргументы Эйнштейна оказались более физичными, чем соображения кого—либо другого.

О выражении hastasiempre,

точно не переводимом на русский язык, но почему-то ведомом

моей бабке

Как ни странно, но я готов в корне изменить своё представление о пространстве и времени. Здесь хоть какая-то ясность. А вот как быть с Откровением Иоанна Богослова? Как объяснить то, что я, не читав, знаю его наизусть? У меня лишь одно разумное объяснение: «Бабка! Моя согбенная Капитолина… Богобоязненная старица…»

Вот уж кто знает Библию, так знает!

Видимо, это и мне передалось.

Сколько помню Капитолину, она всегда говорила «до всегда». И это не что иное, как выражение hasta siempre, которое на русский язык точно не переведёшь. В нём латиноамериканский менталитет. Но как такое возможно? Ведь бабка дальше Курска нигде не была. Она сама мне рассказывала.

А какие у неё запевки!

Не забудешь, пока живёшь…

На море, на окияне.

На острове Буяне

Сидит птица

Юстрица;

Она хвалится,

Выхваляется,

Что всё видела,

Всего много едала,

Видела царя в Москве,

Короля в Литве,

Старца в кельи,

Дитя в колыбели,

А того не едала,

Чего в море не достала.

Страх как интересно!

И ведь говорится о смерти.

Или вот ещё…

Стоит село,

Всё заселено,

По утрам петухи поют,

А люди не встают.

Почему именно к смерти такой интерес? А потому что Капитолина навидалась её на своём веку.

Когда-нибудь о бабке я ещё порасскажу.

Во человечище! И на продразвёрстке была, и артелью инвалидов «7 Красных взгорков» верховодила. Я много раз слышал от неё, что «числа семь и тринадцать до всегда приносят удачу». А ещё что она любит жёлтый цвет и пахучий самосад, верит снам и предсказаниям. Одна-одинёшенька (без мужа, сгинувшего в Гражданскую), Капитолина моя подняла на ноги семерых детей. Вот и тут «семёрка»! В общем, была она командором в юбке. И всю жизнь оставалась в том сане, в который возвела себя сама.

До всегда.

…Голоса бубнов и барабанов набирали силу, ветер шипел и трогал стяги, звенели тетивы, свистели стрелы, гремели сапоги по палубе, визжала сталь мечей, ударяя о шлемы, кричали воины. Широкораду казалось, что он слышит даже то, как убитые с громким плеском падают за борт. Мичман разглядывал ладью на обложке дневника и представлял яростное морское сражение до тех пор, пока не явился Пальчиков.

– Извините, Александр Иваныч, но вынужден вас побеспокоить!

– А что такое?

– Понимаете… Дело всё в том…

– Николай Валентиныч, не тяните! – поморщился Широкорад. – Давайте к сути!

– Ага, значит… Э-э в турбинном отсеке был замечен посторонний… И старшина первой статьи Шабанов хорошо разглядел его желтушный наряд.

– Может, первостату всё это привиделось?

– Никак нет… Рифкат божится, что наяву было. Да я и сам видел того типа, но только в электродвигательном отсеке…

– А что вы предприняли?

– Да ничего… Стушевался наш посторонний.

– То есть, как стушевался?

– Как? Ну, навроде тени…

– Николай Валентиныч, вы можете понятнее изъясняться?

– Так точно!– расправил плечи мичман Пальчиков. – Посторонний, которого мы оба с Рифкатом видели, он, он… исчез. Мы осмотрели отсеки, но никого не нашли.

– На ГКП докладывали?

– Пока не докладывал – никого ведь не нашли.

Широкорад помолчал, думая, говорить ли своему подчинённому о том, что и он уже видел гостя, и решил пока не говорить.

– Поступим следующим образом… – взглянул вдруг на Пальчикова Александр Иванович. – Продолжайте нести вахту, но если появится гость, то сразу дайте мне знать… Надо во всём, как следует разобраться… О чём командиру будем докладывать? Может, нам в лазарет пора… Может, это какая—то массовая галлюцинация?

– Есть, понял! Разрешите идти?

– Занимайтесь, Николай Валентиныч! – кивнул Широкорад.

Когда Пальчиков ушёл, Александр Иванович сунул дневник между конспектами по боевой подготовке и задумался. Но ни одного толкового объяснения случившемуся так и не нашёл – ни через девять минут, ни через семнадцать.

Глава девятая