Смерть никто не считает

– Послушайте, Карамазовы! Гомер упоминает и Плеяды, и Гиады, и Орион, и Большую Медведицу… А ведь все эти светила в Древней Греции служили и для календарных целей, и как важнейшие небесные ориентиры. Улавливаете? Календарный год у греков делился на две части. И особая роль отводилась Плеядам и Сириусу. Например, аттический одиннадцатый месяц был Фергалион (май-июнь) – от названия праздника в честь Аполлона и Артемиды… Аполлона же почитали как бога жаркого лета… И оно, это лето, по представлениям греков, начиналось во время утреннего восхода Плеяд, около 11 мая.

Опровергать «календарную» теорию штурмана друзья не стали. Но Радонов всё равно прицепился к Ивану Сергеевичу.

– Вань, а Вань, вот кто из героев «Илиады» тебе наиболее симпатичен? Ахиллес или Гектор? Лично я за Ахиллеса…

– Ну, нет… Я определённо за Гектора.

– А ты, Александр Иваныч? – нахохлился Радонов. – Ты за кого?

– Я? Я за старика Приама и его несчастную невестку Андромаху.

– Так ты против героев?

– Я, Вадик, против военщины… Старики и женщины куда симпатичнее этих ваших героев ристалищ, битв и иных форм взаимного истребления…

– А дети?

– Что, дети?

– Они симпатичные?

– Вадим Сергеич, дорогой, что не так? По—моему, тебя что—то гложет… – Широкорад внимательно посмотрел в ясные чёрные глаза друга.

– Не знаю… Как тебе сказать… Может, всё дело в том, что у коровы есть гнездо, у верблюда дети, у меня же никого, никого на свете…Наверное, худший способ скучать по человеку – это действительно быть с ним и понимать, что он никогда не будет твоим…

– Могу ли я помочь, брат? – вскинулся вдруг Первоиванушкин.

– Нет, Ванечка, не можешь… Лучше почитай своего Маяковского… Почитай, поудовольствуй… Про Маркиту…

Голубые глаза штурмана потемнели, но голос не дрогнул.

– Уходите, мысли, восвояси.

Обнимись,

души и моря глубь.

Тот,

кто постоянно ясен —

тот,

по-моему,

просто глуп.

Я в худшей каюте

из всех кают —

всю ночь надо мною

ногами куют.

Всю ночь,

покой потолка возмутив,

несётся танец,

стонет мотив:

«Маркита,

Маркита,

Маркита моя,

зачем ты,

Маркита,

не любишь меня…»

– Ведь как хорошо, брат! Особенно вот это – «обнимись, души и моря глубь…»

– Да, Вадик, очень хорошо!– просиял Первоиванушкин. – А как тебе такой стихач…

Любить —

это значит:

в глубь двора

вбежать

и до ночи грачьей,

блестя топором,

рубить дрова

силой

своей

играючи.

Любить –

это с простынь,

бессонницей

рваных,

срываться,

ревнуя к Копернику,

его,

а не мужа Марьи Ивановны,

считать

своим

соперником.

– Ура Маяку! – вскричал Радонов. – Это такое лицо, такое великанское лицо!

…Весь этот сумбур вспомнился Широкораду уже после вахты, когда он сел за дневник.

«Важно то, как начать… – думал Александр Иванович. – Гарсиа Маркес говорил, что на его взгляд, есть два великих «начала» у Кафки. Первое: “Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое”. И другое: “Это был гриф, который клевал мои ноги”. Есть еще третье (автора я не помню): “Лицом он был похож на Роберто, но звали его Хосе…”»

– Ну что ж, вперёд, Хосе! Вперёд!

И, ободрённый, мичман последовал призыву.

О грядущей годовщине Великого Октября,

о положении в стране и мире, а также о кипарисовых чётках,

которые вдруг нашлись

Замполит восседал у себя в каюте под портретом Ленина, молитвенно сложив руки. «Чего вам, Широкорад?» – нечто капризно-повелительное прозвучало в голосе Базеля. «Вы же хотели обсудить, – нисколько не смутился я, – то, как нам провести завтрашнее собрание, приуроченное к грядущей годовщине Великого Октября». – «Завтрашнее собрание?» – простонал замполит. – «Ну и дела! – мелькнуло у меня вдруг. – Лев Львович, да ты, кажется, ещё не отошёл после того, как побыл крабом… А впрочем, почему я решил, что ты им был?»

Пока Базель очухивался, бессмысленно перекладывая бумаги, я незаметно бросил под стол кипарисовые чётки. И тут бумажная кипа вывалилась у замполита из рук, и он полез за нею под стол. «Чётки! Чёточки! Нашлись!» – обрадовался маленький рыжий человечек. Я подождал, пока он окончательно успокоится, и спросил: «Может, позднее обсудим наше собрание?» «Нет-нет, Александр Иваныч, давайте работать!», – затрещал Базель. «Согласен, давайте наметим темы, и я пойду… А то ведь я с вахты…»