Смерть никто не считает

– А что ты обо всём этом думаешь?

– Слушай, Вадик, отстань… Итак голова раскалывается…

– Ладно, брат, ладно. А знаешь, зачем Базелю эти дурацкие чётки? Нет? Я тебе сейчас объясню…. Из—за наследственности… у него мизинец кривой – точь-в-точь как у прадеда… Чётки же он крутит… Э-э, крутил… именно мизинцем. Чтобы, значит, скрывать изъян… Теперь-то понял?

– Понял, Вадик. И что из того?

– Как что? Пойдём чётки искать.

– О, это без меня…

– Сань, а ты почему так моими часами любуешься?

– Ни почему… Хотя нет… Надо бы время уточнить…

– А ну, конечно, уточняй! Уже… Шесть. Отставить! Шесть ноль одна…

– Благодарствую!

Широкорад сунул руку в карман брюк и чуть не онемел: «Не может быть… Неужели это базелевские чётки? Откуда?».

– Не благодарствуй, брат! – заорганил Вадим Сергеевич. – Хочешь совет? Иди, отдохни! Ты хреново выглядишь…

– То есть апокалиптично?

– Вот-вот…так, вероятно, и выглядел бы уцелевший в атомной войне…

– Ты что, действительно даёшь мне больничный?

– Даю…Я же – доктор.

– Доктор, а как ты объяснишь то, что я Откровение Иоанна Богослова знать знаю, но никогда не читал…

– Знаешь? А ну-ка!

– И солнце стало как власяница, – забормотал Широкорад, – и луна сделалась как кровь. Ибо пришёл великий день гнева Его, и кто может устоять?

– И правда, силён… А может, ты всё-таки читал? Ну, случайно как-нибудь… Взял у Базеля и прочитал…

– Да при чём здесь Базель?

– Как это при чём? Завёл же он зачем-то чётки… Значит, мог и Библию завести…

– Постой! Ты же говорил, что чётки нужны замполиту, чтобы скрывать свой изъян… Этот кривой мизинец…

– Эх ты! Такой большой, а всё в сказки веришь…

Глава восьмая

Докучные слова про двух братцев, брошенные напоследок Радоновым, привязались к Александру Ивановичу накрепко. Словно морским узлом.

– Жили-были два братца, – повторял мичман, – два братца – кулик да журавль. Накосили они стожок сенца, поставили среди польца. Не сказать ли сказку опять с конца?.. А может, с начала? Ловко же меня Вадик опутал…А? Я как в тенётах. Как в тесном узилище…

«Ловкость? – ни с того ни сего вдруг выпало из памяти Широкорада. – Но что вы называете ловкостью?.. Кого считать ловким?.. Не того ли, кто, раз пять примерившись, вздумал прыгнуть на тридцать локтей в длину и шлёпнулся в ров?.. Или того, кто с двадцати шагов попадает чечевичным зёрнышком в игольное ушко?.. Или, наконец, того, кто, подвесив на шпагу тяжёлый груз и приладив её на кончик своего носа, балансирует ею шесть часов, шесть минут, шесть секунд и ещё одно мгновение в придачу?..»

Чтобы как-то подступиться к возникшим за последнее время вопросам, осмыслить трубные гласы, всесожжение и моры, белые одежды и золотые венцы, старцев и крабов, Александр Иванович дал себе слово, что сегодня же после вахты начнёт вести дневник.

«Да, надо бы разобраться с этим наваждением… С этим беспардонным вмешательством чудесного в обыденную жизнь. Может, всё и случается по естественным законам, но поразительным образом. Я же знать не знаю, ведать не ведаю, а дело моё…»

Уже на закате вахты Широкорад определился: записи он будет вести в общей тетради, в которую на днях зарисовал две схемы электрических распределителей – проблемных и требовавших доработки. «Под эти схемы подыщу что—то другое… А тетрадка станет заправским дневником, если я облачу её в кожаную обложку. Ту самую, что подарила мне жена…»Бубны, барабаны, стяги, стрелы, копья и мечи, звёздный хоровод и ладья под парусом – чего на той обложке только не было.

…Множество дивного бог по замыслам творческим сделал.

Там представил он землю, представил и небо, и море,

Солнце, в пути неистомное, полный серебряный месяц.

Все прекрасные звёзды, какими венчается небо…

Рассматривая добротную, телячьей кожи, тёмно-коричневую обложку, Александр Иванович думал порой почему—то именно о щите, выкованном за одну ночь Гефестом для Ахиллеса, сына Фетиды. По преданиям, такого щита не было ни у кого: ни у воинов троянских и ахейских, ни у богов, спускавшихся с Олимпа. Благодаря щиту со срединной горой – «Пупом Земли» – Ахиллес мог отыскать всё что угодно. И вотчину мирмидонян, правителем которой был его отец Пелей, и Трою, где отважный Ахиллес вместе со своим отрядом отстаивал честь Менелая.

Как-то раз Первоиванушкин обвёл в «Илиаде» карандашом место с описанием звёзд, помещённых на тот самый щит Ахиллеса, и сказал: