Смерть-остров

Матвей Хромов стоял поодаль и мысленно молился неведомому богу, спасшему его от неминуемой доли. То, что он услышал сейчас, не лезло ни в какие ворота. Оказалось, что этих несчастных людей везут неизвестно куда. Край не готов принять даже четыре тысячи, а завтра вдогонку отправят ещё две, а за месяц должны принять ещё двадцать пять тысяч, и в течение года все полмиллиона. Куда ж денут этих людей, неужели, на берег выбросят? Так ведь не лето, ранняя весна ещё, холодная, до лета далеко. «У них запас на два месяца, — вдруг повеселел Хромов, — я ж им хлеба в расчёте 700 грамм на человека погрузил, там сухари, крупа, консервы. Вещёвкой обеспечил. Не пропадут!».

Успокоившись, он вприпрыжку побежал вслед за товарищем Кузнецовым. Того ждала машина под брезентовым верхом, надо было спешить на доклад к товарищу Эйхе. Единственный человек, которого в Томске иногда называли по имени-отчеству был Роберт Индрикович Эйхе, латыш и старый большевик. Именно он распоряжался всем и всеми в Сибирском крае. Это от него зависела судьба каждого и любого человека в Сибири, начиная от самого никудышнего, заканчивая ответственным партработником, включая самого товарища Долгих. Хромов сел на переднее сиденье, как и положено денщику. Главное, не лезть на глаза и всегда быть под рукой. Тогда всё будет хорошо. Хромов улыбнулся и полез в вещмешок. Там были наструганы куски хлеба с мясом. Самое время перекусить; начальник устал, пока загрузил баржу.

— Товарищ начальник конвоя, разрешите предложить?

Перед носом Кузнецова возник ноздреватый кусок хлеба, свежайшего, будто прямо сейчас из печи, с большим куском отварной говядины. Кузнецов сердито отмахнулся, но закуску взял. «Расторопный он, этот Матвей Хромов, не даст помереть с голоду. Надо поесть перед докладом, а то ещё на голодный желудок что-нибудь не то брякну!» — подумал Кузнецов и вонзил зубы в мясо, чуть не захлебнувшись от пряного аромата. В управлении Кузнецова ждали с докладом. В Москву уже отбили телеграмму с боевым рапортом, что первая партия переселенцев в полном составе отбыла в спецпоселения Александро-Ваховской комендатуры.

* * *

С этого дня начались тяготы нового похода. На барже было ещё хуже, чем в поезде. Женщины часто ругались между собой, понуждаемые изнурительным голодом. Истеричные голоса, не сдерживаемые присутствием мужчин, часто срывались на визг и кликушество. Галина старалась не обращать внимания на распустившихся женщин, понимая, что многие впали в болезненное состояние и это не женщины кричат, это голод в них беснуется. Многие утратили чувство реальности. Обезумевшие глаза горели, как уголья. Казалось, поднеси спичку — и вся баржа взорвётся, настолько сильным был сгусток общей человеческой энергии, подпитываемой голодом. Галина стала бояться людей, приучилась спать чутко, сторожа каждый шорох. Кроме голода мучило отсутствие ёмкостей, у переселенцев не было ни кружек, ни чашек, ни ложек. Конвойные спускали ведро воды на верёвке, затем ждали, пока люди напьются, и тянули ведро наверх. «Если бы хоть какая-нибудь посудина!» — изводилась Галина, мучаясь от жажды. Тогда можно было запастись глотком воды, чтобы смочить пересохшие губы. О мытье не было речи. Дизентерийные умирали ежедневно, трупы выбрасывали на берег. Нечистоты скопились на полу, на людях, засыхали коростами, которые безжалостно раздирались отросшими ногтями, похожими на когти.

Галина заметила её сразу. Кружка лежала на боку, немного помятая с одного бока, но в целом изумительно хороша, ни одна расписная чашка тончайшего фарфора не могла сравниться с ней. Галина осторожно присела рядом, и, прикрыв телом бесценный подарок судьбы, обвела взглядом помещение женской половины баржи. Лишь бы никто не увидел, что она прячет. Мизгирь со своей свитой остался на мужской половине. Здесь поселили одних женщин, разлучив семейных. Жёны тосковали по брошенным мужьям, многие выли, другие молча плакали, но все смотрели в одну точку. Рахима тихо скулила неподалёку, тревожась о судьбе мужа. Галина, припрятав кружку под дерюжкой, обняла плачущую женщину.