Смерть-остров

— Щас как дам тебе бинты, сразу за лекпомом побежишь! Спите, давайте! А то сверху конвоир придёт и сам роды примет! — заржал мужчина, грохнув для острастки ружьём. С катера послышалась песня: «Крутится-вертится шар голубой, крутится-вертится над головой!». От голода ли, от чужого веселья ли, Галине показалось, что её закрутило по барже, но она крутилась внутри себя, в голове всё смешалось, лица плясали, подпрыгивая в лихорадочном вихре, стены уплотнялись и сжимались, затягиваясь в плотный узел. Она догадалась, что умирает, что из этого узла нет выхода. Сейчас петля затянется. Туже, ещё туже. Все здесь умрут. На одной барже. В разных трюмах. А рядом будут петь песни и веселиться. И вдруг что-то дёрнулось под рукой, ещё и ещё раз, Галина приподняла ладонь: да это же чужой росток рвётся к жизни, на волю просится. Усилием воли она вырвала себя из тесного зажима стен, и голова перестала кружиться, сознание обрело ясность.

— Эй, воды давай! Ребёнок на подходе!

Галина изо всей силы грохнула кулаком по обшивке, но удар получился слабый, тогда она приникла к стене и завыла так, что вся баржа вздрогнула, а на катере подозрительно притихли.

— Вот чума! Кончай выть! — проревел конвойный. Голос донёсся откуда-то издалёка. Галина приникла ухом и поняла, что щели несквозные, доски набиты друг на друга. «Боятся нас, закрылись, — подумала она, — набили досок в пять рядов. С ружьём-то все смелые!»

— Щас, спустят вам воду. Нет на вас Мизгиря, дуры-бабы!

Конвойный ещё долго ворчал, сетуя, что на женской половине нет вожака вроде Мизгиря.

— С ним вон как спокойно, мужики от одного взгляда мрут, и ружьёв не надо!

Ведро с водой спустили на верёвке. Как ни странно, но обезумевшие от голода женщины спокойно пропустили мимо себя драгоценную влагу. Никто не дёрнулся. Все нашли в себе силы сострадать Зое Сильвестровне, истощённые измученные женщины ещё сохранили в себе частицу материнского инстинкта. Каждая вспомнила, как рожала, нерожавшие прощались с мечтой о ребёнке, пожилые жалели Зою, а те, что помоложе, качали головами — что-то будет с ребёнком. В грязи и нечистотах, на залитом кровью и испражнениями полу родится новая жизнь, но зачем? Для чего? Женщины старались не смотреть друг на друга. Они знали ответ. И было страшно от того, что они всё знают, и что станет с Зоей, и с ребёнком, и с ними, и со всеми, даже теми, кто поёт сейчас песни на катере.

На какое-то время Галина забыла, где находится, настолько поглотили её Зоины роды. Роженица страшно мучилась, но не кричала, не стонала, стойко терпела мучения и лишь смотрела на Галину молящим взглядом, как на бога. Зоя знала, что умрёт, и очень хотела умереть, но зов другой жизни был сильнее, и она мужественно боролась с собой, чтобы не умереть раньше, чем ребёнок появится на свет. Крупный пот катился по нежному красивому лицу, спутанные волосы превратились в лохмы, рот безобразно корчился от судорог.

— Потерпи, миленькая, потерпи, она уже идёт, дочка твоя, — шептала Галина, трясясь от страха. Она впервые столкнулась с родами, толком не знала, что делать, как поступить, но поступала и делала всё правильно, повинуясь древнему инстинкту самосохранения. Наконец в трюме раздался детский плач.

— Ну вот, слава богу, — сказала Галина и завернула ребёнка в платок, потом легла ничком и перегрызла зубами пуповину, понимая, что после этого ни мать, ни ребёнок не выживут. Под руками ни спирта, ни водки, одна речная вода. Галина отёрла слизь с новорождённой, прикрыла Зою и огляделась. Никто не спал, было темно, в сумраке погасшими углями тлели глаза женщин, с тоской наблюдавших за родами.

— Люба родилась у нас, Любочка — Любовь наша! — сказала Галина и разрыдалась. Она плакала громко, навзрыд, сотрясаясь от ужаса и понимая, что её собственная беременность замерла навсегда, зародыш там, внутри неё, но его уже нет. Когда-нибудь он выйдет наружу, но позже, а сейчас организм скрутило, как тугую пружину: не разжать, не сломать, ни выпустить. Галина плакала, удивляясь, откуда столько слёз в её обезвоженном теле. А когда выплакалась вволю, сразу взяла младенца на руки, чтобы понять, что с ним, как он? Девочка едва дышала. Галина растерялась. Может, к Зоиной груди приложить? Всё легче будет и матери, и ребёнку. Галина взглянула на Зою и охнула. Зоя Сильвестровна была жива, но вся пылала. Адский огонь пожирал Зою изнутри, доводя её тело до состояния кипящего самовара. «Инфекция попала, у неё воспаление, — заплакала Галина без звука и слёз. — Долго умирать будет. Намучается теперь».