Смерть-остров

Люди, попавшие в переселенцы по воле недобросовестных исполнителей в центре страны, медленно шли на дно человеческого бытия. Они умирали ещё до наступления смерти. Люди постепенно становились животными. Все инстинкты и отправления, обычно скрываемые человеком, приходилось проявлять на виду у всех. Так постепенно отпало чувство стыда. Никто и никого не стеснялся. Одежда пришла в негодность, на ней топтались, ею укрывались, на ней ели то, что бросал Мизгирь. Вода была редким благом. Все знали, что вода превращается в яд, попав в организм, она заносит инфекцию, но все пили, потому что другой воды не было. Комар, видя, что Мизгирь скучает, выдумал новую забаву. Уголовники решили измерить длину половых членов у переселенцев. Полуголодных поникших людей заставили встать в две шеренги. Измученные люди, плотно стиснутые друг другом, с тоской смотрели на ухмылки и оскалы вызверившихся палачей. В глазах у людей не было страха, только тоска. Вероятно, благодаря мучительной тоске люди не взбунтовались, не набросились на горстку мучителей, а покорно ждали своей участи. Китаец и Комар заставили мужчин раздеться ниже пояса, потом долго ходили и топырили пальцы, измеряя и демонстрируя величину и размер детородных органов. Когда Мизгирю надоело смеяться, он дал знак, чтобы переселенцы легли на пол. Полураздетые люди послушно исполнили его волю, а когда они легли, уголовники помочились на них.

Забава Мизгирю понравилась, она его развлекла, но вскоре он снова заскучал. Ему хотелось на катер. Там песни и хорошая еда, приятные беседы в хорошей компании, анекдоты и байки. Уж он-то смог бы развеселить Колубаева. Мизгирь стиснул зубы. Как же добраться до него? От этого человека зависела его собственная судьба. Либо Мизгирь сгниёт на лесоповале вместе с беспаспортными, либо Колубаев отправит его на зону. Там Мизгиря встретят правильно, он станет авторитетом. Только вот, как добиться того, чтобы Колубаев не воспротивился отправке? Мизгирь ломал голову над такой сложной задачей.

Катер весело приплясывал на Обских просторах, и ему не было дела до мучительных раздумий Мизгиря, а баржа погрузилась в дрёму. Никто не понимал, что там, за бортом. Время определяли по пересменке конвоя: если охранники меняются, значит, наступила ночь, или уже рассвело. Погоду тоже определяли по температуре — если начинали задыхаться и кто-нибудь умирал от удушья, значит, распогодилось, весна в разгаре, солнце в зените. Баржа напоминала газовую камеру, люди умирали от собственных испарений. Выходить наверх имели право только Мизгирь и его свита, охранники не противились, если они вылезали из трюма. Остальные знали, что их пристрелят, как только они появятся наверху. Никто не протестовал, не требовал бумаги, чтобы написать жалобу, не ругался; все смиренно терпели и так же смиренно умирали, чего и добивался Колубаев. Кузнецов разрешил ему нарушить соцотчётность во время путешествия. По умершим в дороге лекпом составит акты общим списком, а выживших доставят в спецпоселения по счёту. Колубаева устраивало такое положение дела. Это ведь не озвучивать поимённый список, вызывая пофамильно, а всего лишь доставить в пункт назначения тот материал, который доживёт до выгрузки в спецпоселения.

* * *

В небольшой комнатке густыми клубами вился папиросный дым. В сизом тумане виднелись два распаренных лица. Мужчины о чём-то ожесточённо спорили, не забывая подливать друг другу в стаканы. Они часто чокались, стекло звенело, угрожая рассыпаться от соприкосновения в прах.

— Ты, Лёха, скажи мне, где справедливость? Где она?

— А на хрена тебе справедливость? Её на хлеб не намажешь. И в карман не засунешь. Врагу ей не пригрозишь! — убеждал Роднин, приставив холодный ствол к щеке напарника. Фрол сдёргивал сталь с лица, словно сбивал с себя паутину, и снова кричал, приближая покрасневшее лицо впритык к Алексею.

— Вот, скажи мне, почему Чусова расстреляли, а Рагузина в Москву увезли? За какие заслуги? Чусов был честный партиец, а Рагузин пьянь чахоточная! Вот и вся разница.

— Один смеётся, другой дразнится, — обозлился Роднин, — ты не разводи тут контрреволюцию! Рагузин старый большевик, а Чусова застрелили втихаря. Неизвестно кто, на пересылке.

— Да, я, — всхлипнул Панин и умолк.

— Чего — я, чего — ты? — встревожился Роднин и подлил в стакан Фрола мутной жидкости с резким запахом.

— Да не могу я уже пить! Не лезет! — Фрол отодвинул стакан, самогонка выплеснулась на газету.

Роднин долго не мог сообразить, как это не хотеть пить, часто моргая, он пытался обдумать пьяной головой создавшееся положение.

— Ты чего, Фрол, а? Пей, давай! — Алексей поднёс стакан ко рту Панина, но тот резко оттолкнул его руку.

— Погоди, Лёха, покурю. — Фрол долго шарил по столу, отыскивая пачку с папиросами.