Смерть отбрасывает тень

Голиков подчинился. На душе было неспокойно. Причин для этого было достаточно. Сегодня на работе он с утренней корреспонденцией получил адресованное ему лично письмо, и весь день был отравлен. Пожалуй, впервые в жизни перед ним так отчетливо встал вопрос: чему отдать предпочтение морали или закону. Неясные догадки и смутные сомнения, которые преследовали его во время следствия, так и остались догадками. Но теперь, после этого неожиданного письма, он наконец сумел отчетливо представить, как разворачивались события в квартире Ольги Петровой в день ее смерти.

"Безумие!.. Сущее безумие!.. - Голиков зажег газ и долго, не сознавая, что делает, искал, куда бы ему пристроить сгоревшую спичку, когда же обнаружил на подоконнике пепельницу, почему-то облегченно вздохнул. - Как бы там ни было, а смерть Петровой на совести Борисова... Да, здесь - Борисов... Там - Карый, а Петрову и Никулина уже не вернуть... И сколько еще жертв окажется - никто не в силах предугадать... Просто руки опускаются... Само собой, любое зло имеет корни. Но что их питает? Что дает им эту поразительную жизнестойкость?.. Где же наш всепобеждающий разум?.. Неужели мы бессильны изменить положение?.. Заколдованный круг. В верхах - тупое безразличие, борьба за портфели и комфорт, в низах недоверие к власть имущим, апатия".

Эти мысли в последнее время преследовали майора, вызывая у него непроходящее раздражение. Не находя ответов, он впадал в хандру. И над всей этой неразберихой рыхлой, паралично шамкающей массой грузно возвышалась фигура самодовольного государственного старца, развращенного властью до потери человеческого облика.

Погруженный в свои мысли, Голиков не услышал, как в кухню вошла Марина.

- Это ты так чайник поставил? - со смешком спросила она, заметив, что чайник стоит на одной конфорке, а горит другая. - И что с тобой после этого делать?

- Придумай что-нибудь, - виновато развел руками Голиков, - а я пока на балкончике перекурю.

- Не пущу! - Марина плотно прикрыла кухонную дверь. - Открой форточку и кури здесь. Мне с тобой поговорить хочется, - она переставила чайник на огонь. - Я только что отвезла в больницу соседку... Такую молоденькую, рыженькую. Ты ее должен помнить - она забегала пару раз.

Голиков утвердительно кивнул.

- Оказалось - сердце никуда не годится, - Марина вздохнула. - Она все время держала меня за руку и говорила: "Только бы не умереть! Катеньку жалко, у нее кроме меня никого нет. Детдомовская я... Не дай ей бог туда попасть..." Представляешь, ужас!.. Сколько времени прошло! У самой уже ребенок, а детдомовские обиды и огорчения никак не забудет... Ох, я бы этих мамаш-кукушек... Да что там... И при матери иной ребенок - круглый сирота!.. Нет, надо привлекать к ответственности. По самому строгому указу.

- Знаешь, Мариночка, не могу с тобой согласиться. Одними указами материнскую любовь не пробудить... Неизвестно - лучше или хуже будет ребенку, которого насильно навязывают матери. Дело тонкое. Общество лечить необходимо. Ну, а указы и законы новые нужны, конечно. Много еще чего нужно, - Голиков открыл кран и сунул окурок под струю.

- Саша, скажи мне, о чем ты в последнее время так напряженно думаешь? Кажется иной раз, что и меня ты только краем уха слушаешь, а все время где-то в себе.

- Ну, не совсем так, Марина, хотя в чем-то ты и права. Мне трудно объяснить. Пожалуй, я лучше расскажу тебе об одном случае, и ты почувствуешь сложность ситуации, в которую я попал.

- Ты только не забывай, что уже почти два.

- Постараюсь покороче... Не так давно остановила меня на улице незнакомая женщина... "Здравствуйте, Александр Яковлевич, - говорит и смотрит на меня с улыбочкой. - Не узнаете? Меньшова я, Настя..." Услышал фамилию и действительно вспомнил историю, которая, хотя и давняя, но до сих пор не выходит у меня из головы. Уж очень она в своей сути похожа на мое последнее дело.

- Сейчас, - перебила его Марина, - чайник вскипел, - она разлила густую заварку в чашки и плеснула понемногу кипятку. - Ну, дальше, - она поудобней устроилась у стены, на стуле.