Смерть отца

– Он рассказал мне о вашей беседе. Саул огорчен, что был с тобой так резок. Это не в моральных правилах нашего Движения судить с такой пристрастностью и решительностью товарища. У тебя плохое настроение из-за твоей возможности участвовать в репатриации молодежи. Не так ли?

У Иоанны отлегло от сердца. Белла нашла причину ее отвратительного настроения. О том, что с ней говорил Саул о репатриации в страну Израиля молодежи, она совсем забыла. Но это очень верно: это тоже причина ее плохого настроения.

– Конечно, Белла, – говорит Иоанна голосом человека, приходящего в себя, – почему я не могу ехать в страну Израиля? Что, я хуже других?

– Упаси, Боже, ты не хуже других. Абсолютно, не хуже.

– Почему же Саул говорит, что меня сильно критикуют в отряде?

– Ты считаешь, что критика такое плохое дело, Хана? – отвечает с улыбкой Белла. – Ты полагаешь, что тебя вообще не следует критиковать?

– Почему же? Любого следует критиковать. И меня.

– Видишь, критиковать следует каждого. Ты хочешь ехать в страну Израиля и считаешь, что только в разрешении на въезд все дело?

– Нет, нет, я знаю. Нужно стать достойным этого.

– Верно, Хана. Прежде всего, человек должен сам себе дать разрешение на въезд. Поверь мне, что придет день, и ты сможешь своей рукой подписать такое разрешение. И не понадобится тебе ни английский консул, ни бюро по репатриации. Подпишешь и поедешь. Все эти официальные решения – пустое дело.

– Это тяжело, – бормочет Иоанна, – это очень тяжело.

– Конечно, Хана. Каждому тяжело. Ты думаешь, есть человек, который не страдает? Каждый носит в сердце Давида и Голиафа. Каждый всегда просит, чтобы маленький Давид победил большого Голиафа. Это тяжелая война, и сегодня в твоем сердце победителем вышел Голиаф.

Иоанна кивает головой.

– И ты позволяешь ему это, и не воюешь за честь Давида?

– Сегодня, Белла сегодня я ничего не могу сделать.

– Но, Хана, до такой степени тебя оскорбили?

– Да, да, меня очень оскорбили.

Как было бы хорошо, если бы она могла рассказать Белле все, показать ей синяки на руке. Тогда бы та поняла суть победы Голиафа. Но и Белле она не сможет рассказать о вчерашнем дне.

Распахивается дверь. Поднос в руках Эдит, запахи еды разносятся по комнате. «Какая красивая женщина, – думает Белла, – лицо Мадонны». И вдруг всплывает перед ней картина озера с белыми водяными лилиями, и она слышит голос Филиппа: «Вырастим еврейских девушек, похожих на Мадонн».

– Доброе утро, – приветствует Эдит Беллу, но с явно равнодушным видом.

– Нет! – кричит Иоанна. – Убери отсюда еду.

– Но, Хана, – говорит Белла, не замечая нервозности в собственном голосе, – ты просто ведешь себя, как избалованная девочка.

– Вижу я, что сестра моя в хороших руках, – улыбается Эдит.

Острую неприязнь ощущает Белла к этой красивой ухоженной женщине. «Про Давида и Голиафа ты проповедуешь другим, а сама?»

Эдит вышла, оставив тонкий запах духов.

– Ешь, – приказывает Белла Иоанне, и, кажется, этим решительным голосом она пытается преодолеть возникшую в душе сумятицу, – ешь немедленно, Хана.

Лицо Беллы настолько изменилось. Иоанна думает, что в этом она виновата. Минуту назад Белла была так добра к ней, и вот, снова Иоанна что-то сделала и все испортила. Она берет ложку и опускает голову над тарелкой с супом. До того она чувствует себя несчастной, что даже суп застревает у нее в горле, и никто не понимает, что творится в ее душе.

– Видишь, Иоанна, как Давид выходит победителем? – смеется Белла, но лицо ее недобро. Словно сквозняк распахнул дверь, и Саул в комнате.

– Чего ты пришел сюда? – вскрикивает Иоанна.

– Филипп ожидал меня у школы и пришел со мной сюда. Сказал, что ты больна и хочешь меня видеть.

– Я? Что вдруг?!

– Хорошо, что ты пришел справиться о здоровье Ханы, – вмешивается Белла, – есть у вас о чем побеседовать, – смотрит она многозначительно на Саула, – не буду вам мешать.

И вдруг застывает:

– Что ты сказал, Саул? Филипп здесь? Я верно услышала?

Это не первый раз, что она встречает Филиппа после того, как их пути разошлись. Они встречаются на собраниях и совещаниях они сталкиваются в кругу ее друзей. И ничего не было такого, что напрягало ее душу. Дела, дискуссии, споры – все это текущее проходило как бы за плотной разделяющей их завесой между ней и тем, что было у нее с ним. Иногда она взглядывала в его похудевшее лицо, и мимолетная мысль возникала в ее сердце – «неужели все, что было между мной и этим мужчиной, действительно было?» На минуту она вздрагивала и поворачивалась к доктору Блуму, который все знал о ней и о Филиппе. Она часто посещает дом доктора, сидит с Барбарой в кухне и слушает ее рассуждения:

– Детка, придет день, и дело станет фатальным для тебя. Ты молода, а он стар. Я знаю, что говорю. Иди своей дорогой, детка. – Барбара кладет руки на стол, смотрит поверх головы Беллы на воробьев во дворе, и добавляет. – Это катастрофа, Белла. Это катастрофа. То, что я говорю, это точно.

Белла посмеивалась перед хмурым лицом Барбары, предвещающим ей все беды в мире, и, зная любовь Барбары к иностранным словам, говорила: