Смерть пахнет сандалом

Стражники осторожно положили Сунь Бина, потом отошли в сторону и стали ждать распоряжений. Отец велел мне взять ножик и перерезать стягивавшие тело Сунь Бина веревки, и как только я это сделал, тело тестя сразу свободно повисло. Руки и ноги неистово задергались, а вот туловище, скрепленное сандаловым колышком, не шевелилось. Чтобы сохранить ему силы и чтобы он своими резкими движениями не нанес вреда внутренним органам, под руководством отца и с моим участием четверо стражников подняли Сунь Бина, засунули его ноги в черную деревянную колоду, а руки привязали к поперечине белого цвета. Так он и встал на ровной площадке. Свободной оставалась у него лишь голова, изо рта которой раздавались громкие проклятия:

– Клодт, твою бабушку! Юань Шикай, твою бабушку! Цянь Дин, твою бабушку! Чжао Цзя, твою бабушку! Ай…

Струйка крови из уголка рта стекала ему на грудь.

Мяу-мяу…

10

Когда я сошел с помоста, поднял голову и огляделся по сторонам, сердце вдруг сжалось и перехватило дыхание. Мяу…

С четырех сторон плаца стояло множество людей. Под ослепительно-белыми лучами солнца их головы сверкали. Ясное дело, головы взмокли от пота, если бы не пот, то они никак не могли бы так сверкать. В небо вместе с голубями взлетали ругательства Сунь Бина, они перекатывались во все стороны волна за волной. Среди простого народа, как колонны, возвышались солдаты, иностранные и юаневские. В голове билась мысль, мяу, ты знаешь, о чем я думаю. Взгляд блуждал по толпе, искал кого-то. А, нашел! Жену держали за руки две дородные женщины, а еще одна дылда крепко обнимала ее за талию так, что жене было не сделать и полшага вперед, она могла лишь подпрыгивать. До ушей вдруг донесся ее пронзительный плач, густо-зеленый, как лист бамбука.

От плача жены сердце охватило волнение. После того, как у меня появился отец, я почувствовал, что жена мне уже и не столь близка, но до его появления более родного человека, чем жена, у меня не было. Жена среди бела дня позволяла мне сосать ее грудь. При одной мысли о груди жены мой петушок раскукарекался. Мяу-мяу, я вспомнил, как она сказала: «Катись отсюда к своему папочке, сдохни там в его комнате!» Я не пошел, так она принялась пинать меня… При воспоминании о достоинствах жены в глазах защипало, в носу засвербело, мяу-мяу, я чувствовал, что вот-вот польются слезы. Я сбежал с помоста, собираясь броситься туда, к жене, чтобы погладить ее грудь, услышать ее запах. В кармане лежал солодовый леденец, отец мне его купил. Леденец недоеденный, вот и отдам ей, пусть съест. Но в мою кисть вцепилась чья-то маленькая горячая рука. Даже смотреть не надо было, ясно, что это рука отца. Отец потащил меня к верстаку для убоя свиней. Там нас ждал еще один осужденный, ждал еще один проваренный в кипящем масле гладкий сандаловый колышек. Отец рта не раскрывал, все, что он хотел сказать мне, он передал рукой. В ушах раскатывалось несказанное им. Сын, ты делаешь великое дело, не надо предаваться пустым мыслям, нельзя из-за какой-то женщины отставлять в сторону дела государственные и дела цинского двора, это недопустимо, за это можно и голову сложить. Отец много раз говорил тебе: в нашем ремесле, как только мы нанесем на лица кровь белого петуха, мы уже не люди, нас уже не касаются людские страдания. Мы – орудия государевы, на нас смотрят как на исполнителей закона. Как ты можешь при таких обстоятельствах идти к жене, чтобы передать ей солодовый леденец? Отец тебе не разрешит такого, а их превосходительства Юань Шикай и Клодт – тем более. Взгляни на помост, на своего тестя, который разыгрывает для всех нас большое представление, а теперь посмотри на наблюдающих за этим сановников – они злющие, как тигры и волки.

Глянул я на помост. Лица Юань Шикая и Клодта и впрямь потемнели от злости, из их глаз вылетали снопы лучей зеленого цвета, похожие на острия иглы или пшеничные ости, и попадали прямо в меня. Торопливо понурив голову, я вслед за отцом вернулся к верстаку. А про себя бубнил: «Не плачь, жена, все равно этот твой отец – нехороший отец, сама рассказывала, как он позволил ослу прокусить тебе голову. Вбили такому отцу сандаловый колышек куда нужно – и поделом. Если бы моему отцу, такому хорошему, сделали то же самое, то вот по нему стоило бы поплакать. А по такому отцу, как Сунь Бин, плакать не надо. Ты думаешь, ему очень больно, это не обязательно так, на самом деле он совсем гордый, вон недавно с моим отцом обменялся приветствиями, мяу-мяу…»