— Почти никогда, — согласился Уимзи. — К счастью, это проходит.
— Смотря что.
— Все всегда проходит, — уверенно произнес Уимзи. — Особенно если пожаловаться кому-нибудь.
— Не обо всем можно говорить.
— Не могу представить себе ничего такого, о чем говорить нельзя.
— Бывают же просто грязные вещи.
— Да, и предостаточно. Например, рождение, или смерть, или пищеварение, если уж на то пошло. Когда я представляю, что происходит в моих внутренностях с прекрасным suprème de sole[142]
, с икрой, гренками, аппетитными ломтиками картофеля и прочей подобной мелочью, я прямо готов расплакаться. А что тут поделаешь?Анна Дорланд внезапно рассмеялась.
— Так-то лучше, — улыбнулся Уимзи. — Послушайте, вы все время думаете об одном и том же, и вся история представляется вам в преувеличенном виде. Давайте будем практичны и до отвращения шаблонны. Вы ждете ребенка?
— Ох, нет!
— Ну, это уже неплохо, потому что дети, конечно, по-своему замечательны, но отнимают уйму времени и крайне дорого обходятся. Вас шантажируют?
— Бог мой, нет!
— Хорошо. Потому что шантаж отнимает еще больше времени и обходится еще дороже, чем дети. Так это какое-нибудь модное по нынешним дням развлечение типа фрейдизма или садизма?
— А ежели так, вы бы, небось, и ухом не повели.
— А с какой бы стати? Просто я не могу придумать ничего хуже, ну, разве то, что Роуз Маколей[143]
называет «неописуемыми оргиями». И, конечно, болезни. Это ведь не проказа или что-то в этом духе?— Ну и мысли у вас! — расхохоталась девушка. — Нет, не проказа.
— Ну так что же тогда мучит вас?
Анна Дорланд неуверенно улыбнулась.
— Ничего, правда.
«Только бы, во имя неба, Марджори Фелпс не вернулась, — подумал Уимзи. — Я же вот-вот до всего докопаюсь».
— Вас явно что-то расстроило, — продолжал он вслух. — Вы не похожи на женщину, которая стала бы так переживать из-за пустяков.
— Вы так думаете? — Анна встала и повернулась к нему, глаза в глаза. — Он сказал… он сказал… я все выдумываю… он сказал… он сказал, что я помешана на сексе. Думаю, вы назовете это фрейдизмом, — резко добавила она, заливаясь неприглядным румянцем.
— И это все? — спросил Уимзи. — Я знаю кучу людей, которые сочли бы это комплиментом. Но вы, видимо, не из таких. И что же у вас за мания, по его мнению?
— Он считает, я из тех плаксивых дур, что толкутся у церковных дверей, подстерегая священника, — яростно выкрикнула она. — Это ложь. Ведь он… он делал вид, что я ему нужна, и все такое. Подонок!.. Я не могу повторить вам всего того, что он мне наговорил. Какая же я была дура!
Анна с рыданиями опустилась на кушетку: по лицу ее потоком струились огромные, некрасивые слезы. Девушка уткнулась в подушку, Уимзи присел рядом с ней.
— Бедное дитя, — вздохнул он. Вот, значит, на что таинственно намекала Марджори, вот над чем ядовито насмехалась Наоми Рашворт. Девушка мечтала о романе, это очевидно, возможно, даже нарисовала его в воображении. А тут еще — история с Эмброзом Ледбери. Пропасть между нормой и отклонением глубока, но так узка, что намеренно исказить ситуацию совсем несложно…
— Послушайте, — лорд Питер обнял девушку за плечи, стараясь утешить. — Этот тип… это, случайно, не Пенберти?
— Откуда вы знаете?
— Ах, да портрет и много чего другого! Все те вещи, что вам когда-то нравились, а потом вы захотели запрятать их подальше и забыть. Он мерзавец уже потому, что мог сказать такое, даже если бы это было правдой. Но это ложь. Я полагаю, вы познакомились с ним у Рашвортов — но когда?
— Около двух лет назад.
— Вы были влюблены в него тогда?
— Нет, я… ну, была влюблена в другого человека. Только и это тоже оказалось ошибкой. Знаете, он был из тех людей…
— Они просто не могут иначе, — утешающе произнес Уимзи. — И когда же произошла смена кавалеров?
— Тот человек уехал. А потом доктор Пенберти… ох! Я даже не знаю! Он раз-другой проводил меня домой, потом пригласил поужинать в Сохо…
— Вы тогда говорили кому-нибудь о нелепом завещании леди Дормер?
— Нет, конечно. Да и как я могла? Я узнала о нем только после тетиной смерти.
Удивление девушки выглядело неподдельным.
— А что вы предполагали? Вы надеялись, что она оставит деньги вам?
— Я знала, что какие-то оставит. Тетушка говорила, что хочет, чтобы я была обеспечена.
— Но, конечно же, еще были внуки.
— Да, я думала, что бо́льшую часть состояния она оставит им. Надо ей было так и сделать, бедняжке. Тогда не поднялась бы эта отвратительная шумиха.
— Люди, составляя завещания, зачастую бывают непредусмотрительны. Так что вы тогда были эдакой темной лошадкой? М-да. И бесценный Пенберти сделал вам предложение?
— Мне казалось, что да. Но он утверждает, что нет. Мы говорили о создании его новой клиники, предполагалось, что я стану помогать ему.
— И поэтому вы променяли живопись на книги по медицине и курсы первой помощи. Ваша тетя знала о помолвке?
— Он не хотел ей говорить. Мы собирались хранить это в тайне до тех пор, пока его дела не наладятся. Он боялся, что его примут за охотника за приданым.
— Посмею заметить, именно им он и являлся.
— Он делал вид, что любит меня, — жалобно проговорила Анна.