Смерть по объявлению. Неприятности в клубе «Беллона»

Ответа не последовало. Но вот наконец откуда-то сверху донесся высокий насмешливый звук свистульки. Мелодия была не джазовой, это была песенка, которую Дайана помнила с детства:

Волынщика сыном был Том, Том,
Украл свинью и сбежал потом,
И мог он сыграть одну лишь трель,
Была то «За тридевять земель».

— Очень глупо, — сказала Дайана.

Лишь когда за холмы уходил он гулять,
Мог на свистульке своей играть.

[41]

Звук был таким бесплотным, что, казалось, шел из ниоткуда. Она пробежала вперед, звук стал слабее; ветки ежевики вцепились ей в лодыжки, порвав шелковые чулки. Она раздраженно вырвалась из ежевичного плена и побежала в другом направлении. Мелодия смолкла вовсе. Внезапно окружавшие деревья и темнота показались ей опасными. Благостное действие алкоголя ослабевало, уступая место тревоге и страху. Она вспомнила карманную фляжку Прыща и стала продираться назад, к машине. Но ее огни, служившие маяком, вдруг погасли, оставив Дайану наедине с деревьями и ветром.

Приподнятое настроение, вызванное джином и веселой компанией, трудно сохранить в осаде темноты и одиночества. Теперь она бежала, охваченная отчаянием, громко крича. Какой-то корень, словно человеческая рука, схватил ее за щиколотку, и она упала, съежившись от страха.

Свистулька снова запела тонким голоском:

Волынщика сыном был Том, Том…

Дайана села.

— Ужас, внушаемый лесом в темноте, — послышался откуда-то сверху глумливый голос, — древние называли паническим страхом, или страхом великого Пана. Интересно наблюдать, что прогресс ничуть не преуспел в изгнании этого страха из распущенных душ.

Дайана посмотрела вверх. По мере того как глаза ее привыкали к темноте, она начала различать в кроне дерева мерцание серебра.

— Зачем вы ведете себя, как идиот?

— Главным образом ради саморекламы. Нужно уметь быть разным. Я всегда разный. Вот почему, милая леди, не я добиваюсь, а меня добиваются. Вы можете сказать, что это дешевый способ произвести впечатление, и это правда; но для пропитанных джином душ он достаточно хорош. На таких, как вы, уж простите, он действует почти безотказно.

— Я бы предпочла, чтобы вы спустились вниз.

— Догадываюсь. Но я предпочитаю, чтобы на меня смотрели снизу вверх.

— Можете торчать там хоть всю ночь. Подумайте, как глупо вы будете выглядеть там утром.

— О! Но по сравнению с вами у меня вид будет в самый раз. Для полуночных акробатических упражнений в лесу мой костюм подходит куда больше, чем ваш.

— Ладно, скажите, зачем вы это делаете?

— Ради собственного удовольствия, которое, согласитесь, является единственной побудительной причиной чего бы то ни было.

— Ну, тогда можете сидеть там в полном одиночестве сколько угодно. Я возвращаюсь домой.

— Ваши туфли не очень подходят для длинной пешей прогулки, но если вас это позабавит — вперед!

— Почему вы думаете, что я пойду пешком?

— Потому что ключи зажигания от обеих машин лежат у меня в кармане. Элементарная предусмотрительность, дорогой Ватсон. Думаю, пытаться отправить кому-нибудь сообщение через вашего спутника — тоже неплодотворная идея. Он пребывает в объятиях Морфея — еще одного древнего могущественного бога, хоть и не такого древнего, как Пан.

— Я вас ненавижу, — сказала Дайана.

— Тогда вы на верном пути к тому, чтобы полюбить меня, это вполне естественное развитие событий. Мы неотвратимо влюбляемся в высокое, когда видим его. Вы меня видите?

— Не очень хорошо. Видела бы лучше, если бы вы спустились сюда.

— И любили бы больше, вероятно?

— Вероятно.

— Тогда мне безопасней оставаться там, где я есть. Ваши возлюбленные имеют привычку плохо кончать. Молодой Кармайкл…

— Я тут ни при чем. Он слишком много пил. И был идиотом.

— И Артур Баррингтон…

— Я предупреждала его, что из этого не выйдет ничего хорошего.

— Совсем ничего хорошего. Но он все равно попытался и вышиб себе мозги. Не то чтобы это были хорошие мозги, но других у него не имелось. И Виктор Дин…

— Маленький негодяй! Это вообще не имело ко мне никакого отношения.

— В самом деле?

— Ну, вы же знаете: он упал с лестницы, разве не так?

— Упал. Но почему?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Ой ли? А я думаю, могли иметь. Почему вы дали ему от ворот поворот?

— Потому что он был тупым маленьким занудой, так же, как и все остальные.

— А вы любите, чтобы все были разными?

— Я люблю, чтобы всё было разным.

— А когда вы видите, что они разные, вы стараетесь всех причесать под одну гребенку. Вы знаете кого-нибудь, кто был бы не таким, как другие?

— Да. Вы другой.

— Только до тех пор, пока остаюсь на своей ветке, моя Цирцея. Если я спущусь к вам, я стану таким же, как все остальные.

— Спусти́тесь — посмотрим.

— Нет уж, я знаю, где мне безопасней. Лучше вы поднимайтесь ко мне.

— Вы прекрасно понимаете, что я не могу.

— Конечно, не можете. Вы можете только опускаться все ниже и ниже.

— Вы пытаетесь меня оскорбить?

— Да, но это очень трудно.