Смерть под старой ивой. Приступ жадности

– Ну, а с вами мы вроде как знакомы, пусть и шапочно.

Пенсионер в папахе представился:

– Якуб Янович. Если угодно, то дядя Якуб.

– А если неугодно?

– Ты все равно по-настоящему не выговоришь. Позволишь войти?

Гуров посторонился, пропуская визитеров, отправился ставить чайник. Предлагать такой публике вино показалось неуместным.

Старики устроились за столом. Отец Федор – сутуловатый, плотный, с отчетливым пузом, с нависающим носом и черными с проседью кудрями, забранными в хвост, – и дядька Якуб – сухой, широкоплечий, седой, с острым взглядом, злыми узкими губами – были до смеха похожи. Двигались одинаково, как будто скользя и озираясь, улыбались, не показывая зубов, и даже сели оба старикана, не сговариваясь, лицом к двери и так, чтобы видеть окна и двери.

– Я сразу к делу, – начал отец Федор. – Дядя Якуб сказал, что вы главный свидетель гибели Рустама Арутюнова. Правильно?

– Правильно, – не стал отпираться Гуров.

– Хорошо, – сказал дядя Якуб. – Вот ты, свидетель, говорят, большой сыщик в Москве. Так?

Гуров пожал плечами:

– Ну, если говорят…

– А раз ты сыщик, стало быть, знаешь, кто главный подозреваемый по этому делу?

– Нет, не знаю. Я вообще не в курсе, что есть дело и подозреваемый. Что, неужели я?

Отец Федор хмыкнул:

– Что вы, Лев Иванович! Подозреваемый у них был еще до вашего приезда, и статью подобрали – сто пятая.

– То есть как «был еще»? – удивился полковник.

– Был, был, сынок. Сидел уже, – снова вмешался дядя Якуб, – трупа вот только не было. А тут – ва, что за удача!

Гуров вспомнил, какое нездоровое оживление царило вокруг покойника, и дяде Якубу немедленно поверил.

– Да, я, можно сказать, сочувствую. Но, отцы, следствие-то не я веду и дел ваших местных не ведаю, да и не хочу. И я, между прочим, в отпуске. Что вы от меня-то хотите?

– Мне до тебя Князь предложил зайти, – прямо ответил дядя Якуб. – Князь сказал: ты такой человек, тебе всегда надо, чтобы по-божески было.

Вот спасибо, Князь, удружил. И поделом, не делай добра – не получишь зла.

– Вот он зачем меня сюда притащил, езуит старый, – добродушно вставил отец Федор, – Лев Иванович, сейчас все объясню. Подозреваемый – это племянник Якуба, Рамазан, фамилия его Хайдаров…

«Погоди-погоди, полковник… Хайдаров. Рамазан. Семьдесят кило, сорок боев, семь поражений… сука-сука. И эти туда же, и тут все тронулись? И по тому же поводу?».

Полковник вспомнил белые, бешеные глаза Хортова и поежился:

– Вы, батюшка, хотите сказать, что Хайдарова хотят посадить по сто пятой, за убийство, только за то, что он бой продул?

Дядя Якуб хлопнул себя по коленке:

– Ва, Федор. Говорил я тебе: сразу видно умного человека. Так, все так, сынок. Он же местный, родился, рос тут, гордость, львенок. Всю жизнь, как ишак, вкалывал, денег на тренеров не было, его родной брат дрессировал, старший, Русланчик. Он и проиграл-то из-за него, опыта не хватило, знаний не хватило, перегрузил парня после болезни.

– Погоди, Якуб, не части, – прервал старика отец Федор. – Вы, Лев Иванович, давеча сказали: «только за то». Вы масштабов нашей трагедии не представляете. Тут игра идет по-крупному, и не в нарды, не в волейбол. Тут все играют – от участкового до начальника. Поток приезжих иссяк, настоящих дел нет, сначала со скуки начали, потом втянулись. Выигрывают, проигрывают, чаще, конечно, последнее. А с пандемией – она, видите ли, сказывается на умах, – в общем, совсем головы потеряли. На Рамазана ставили очень большие люди, ну, понимаете, – он показал в потолок.

– Деньги откуда? – прямо спросил опер.

– Этого я не знаю. Да и не нужны они, большие деньги-то. Ставить можно было мало, а получать – много. Высокие коэффициенты им Арутюнов поставлял, по блату, как землякам, мол. Но это, конечно, большая тайна, вот такая. – Он развел руки, показывая, какая именно большая.

– Так что, Арутюнов местный?

Старики переглянулись.

– Ну конечно, с чего бы он в нашу глушь поехал, – сказал отец Федор с несколько искусственным спокойствием, – ни дискотэк, ни забав разных. Да, местный, детдомовский. На соседнем с Киселюхой мысу – Кадош – дом-интернат был. На Киселюху ходили в походы, картошку пекли.

– Ладно, ладно, ностальгия и все такое, – поднял Гуров ладони. – Рамазан хороший мальчик, не виноват, злые менты подставили. Арутюнов-то при чем? Есть предсмертная записка, есть характер повреждений, нет следов борьбы, есть свидетель, обнаруживший труп, – все есть, как в кинофильме, нет лишь Хайдарова.

Дядя Якуб, черно-серый, как грозовая туча, открыл рот, но отец Федор поспешил снова заговорить:

– Позволь мне. Какая записка, Лев Иванович?

– Что, пропала записка?

– Не было никакой записки. Я разговаривал с адвокатом.

– Была записка, – покачал Гуров головой. – Я в руках ее держал. Детский рисунок, поздравление папе, тринадцатое июня, и на обороте: «Я добровольно, никого не винить» и так далее.

Снова помолчали.

– То есть записки нет, – повторил полковник, – а смартфон есть?

Отец Федор покачал головой.

– Интересно, – произнес Гуров, – а вам имя Алташа чего-то говорит?

Священник задумался:

– Алташа? Алтан, алтын… золото?