Смерть под занавес

– Ты знаешь, Алексей, я все думаю, почему Гурдина. – Раздался стук в дверь. – Иди открой.

– Катя, выйди сюда, – крикнул Алексей из прихожей. – Тут из "Гербалайфа" пришли.

В коридоре стояла женщина лет пятидесяти в белой панаме и с тетрадкой в руках.

– Мы проводим анкетирование по вопросу здорового питания. Мы ходим по домам и опрашиваем жильцов. Вас я знаю, – обратилась она к Алексею, – а вот вас, милая девушка…

И тут Катя привела почтенную сотрудницу международной организации в немалое изумление. Она прислонилась к дверному косяку и стала медленно сползать на пол.

– Вам плохо? – женщина участливо приблизилась к ней.

– Алексей, – прошептала Катя, – я сейчас вспомнила странную вещь.

Сотрудница "Гербалайфа" с благожелательной улыбкой смотрела на Катю.

– Ну, помнишь, я тебе неоднократно рассказывала, как в тот вечер, когда произошло убийство, все актеры сгрудились вокруг убитого…

– Да, помню.

– Я потом спрашивала их, знали ли они убитого, ну, может, это был постоянный посетитель театра. И все они ответили отрицательно. Так вот, единственным человеком, кто не видел убитого, была ГУРДИНА. Она даже не взглянула на него.

– Ну и что?

– А то, вот представь: убивают человека, да еще в твоем театре, неужели ты бы не подошел посмотреть, хотя бы из чистого любопытства, а вдруг этот человек тебе знаком, может, он заядлый театрал… Или ты его просто мельком видел, тем более это творческие люди, с хорошей памятью. Гурдина не подошла, потому что она ЗНАЛА убитого. И ей незачем было подходить, она знала, КТО убит. Гурдина и была тем человеком, с которым он должен был встретиться. И, возможно, этот человек представлял для нее угрозу. Рудик мог подслушать, как она делилась своими опасениями с той же Линой Юрьевной, я думаю, она в курсе всего…

– Катя, – Алексей схватил ее за руку, – это просто гениально! Теперь все соединяется в единую цепочку.

Представительница "Гербалайфа" уже давно переминалась с ноги на ногу, бросая быстрые взгляды то на Катю, то на Алексея.

– Может, вы заполните анкеты, и я пойду!

– Какие анкеты? – в один голос воскликнули они.

– Сейчас заполним, а что писать? Я возьму ручку, – засуетился Алексей. – Катя, принеси табуретку из кухни. – Они вдруг воспылали дружной любовью к разносчице анкет. – А вы чаю не хотите? – спросил Алексей.

Сняв панаму, женщина обмахивалась ею, пока Катя с Алексеем мучительно вспоминали, какому продукту и в каких количествах они отдавали предпочтение в последние шесть месяцев.

* * *

Катя свалила покупки в угол и поставила на плиту чайник. Пока он закипал, она аккуратно распаковывала коробки и рассматривала свои приобретения. "Ну, не знаю, понравится ли матери на день рождения этот голубой халат, надо было посоветоваться прежде, а то вдруг скажет – цвет не тот или длина; шейный платочек очень красив, сочетается с моим синим пальто, здесь я не промахнулась; вот на эту стенку в кухню подойдет расписная английская тарелка, а то голая стена, как-то неуютно… это для чая фарфоровая коробочка… так, что дальше… красивые с тисненым рисунком и резьбой дверные ручки, соберусь же я когда-нибудь сделать ремонт!"

Новая штора в ванную, блеск для губ… набор итальянского мыла… И наконец, на свет божий был извлечен маленький, но очень дорогой импортный торт "Венсенский лес" – трюфеля со сливками. Катя не удержалась, настроение было подавленное, и она подумала, что сладкое ее немного утешит. "Сама себя не побалуешь – никто не побалует!" – пришло ей в голову известное изречение, когда она стояла перед витриной кондитерской. Вроде, все покупки. Ах, вот еще забавная игрушка, лохматик на веревочке. "Эй, здравствуй!" – дернула его Катя.

Как все неожиданно кончилось. Бедный Рудик! Катя не могла отделаться от мысли, что он все-таки не настоящий убийца: он не хотел убивать, просто испугался за мать и вмешался. Это было убийство как бы в целях защиты. Так обычно мать дерется за своего детеныша, только здесь они поменялись ролями.

Алексей взял у Кати дневник Рудика. "Про-штудирую", – лаконично бросил он, провожая ее до лифта.

Катя прочитала этот дневник залпом, сидя на скамейке в московском дворике, неподалеку от театра. Ее поразила страсть, с которой Рудик описывал свою тоску по матери и любовь к ней. "Страсть" – это было самое подходящее слово. Неожиданно ее мысли приняли другой оборот. Она почему-то думала, что сегодня никто уже так не переживает и не волнуется из-за любви и разлуки, как это было, скажем, триста, двести или даже сто лет назад. Все измельчало. И виноватых в этом – нет. Время такое – быстрое, отвергающее ненужную сентиментальность и душещипательностъ. А Рудик писал, как какой-нибудь веронец, живший в XVI веке!

"Я нашел мать!" – его слова звучали ликующе. Это была словно победная песнь! Значит, какое-то время они были в разлуке? Или это поэтическая аллегория? Да нет, навряд ли аллегория. Сейчас, конечно, не время спрашивать об этом Гурдину, неподходящий момент. Но потом надо будет все-таки вернуться к этому вопросу.

* * *