Когда у меня было тело, думал он, я был обречен на выживание, как машина, слепо следующая приказам. Но мое тело - это весь мир, вся Вселенная, все тела и я сам на себя охочусь, смотрю на себя сквозь прицел, при этом воображая себе угрозу собственной безопасности и считая себя чьей-то добычей. Описывая себя каким-то одним определенным способом, я сам, сразу же создаю различия. Попытка ухватить абсолютное, удерживает меня в относительном - быть абсолютным суждено только тому, кто
Это понимание вызвало в нем чудеснейшую легкость, перед глазами возникли бесчисленные сцены борьбы и соперничества, турниры и противостояния, герои которых казалось, отстаивали только собственное ограничение, свои созданные представления, какую-то книжную свободу. В этих сменяющих друг друга кадрах ясно и убедительно осознавалась реальность действия - ни действующий, ни материал действующего никогда не были реальны. Он почувствовал, что его больше не интересует достижение знания, и неизвестное не представляет собой вызов.
Гигантское облако пыли медленно оседает, когда заканчивается беспокойство, умилялся он. Если бы я не задавал вопросов, я бы знал ответы. Вопрос - это ответ, а ответ - новый вопрос. Он думал о том, кто такой Бог и понимал, что Бог -
Перед ним прошла вся его жизнь полная чудовищного раздвоения и несоответствия - как будто он только снился сам себе не в силах побороть собственные грезы. Он и все люди, которых он знал, были зомбированы - зомбированное поведение, слова и жесты, даже, мысль о Просветлении была частью всего зомбирования. Когда я создаю образ себя думал он, я себя зомбирую - тот, кто кажется как «я», реально не существует. Нет никакого «я» кроме «я» самого процесса осознания, кроме самого действия,
Перед ним проносились трехмерные игрушки со своими внутренними устройствами, некие усилия должны были привести к желаемому результату, чьи-то губы шептали невыразимые слова, звучащие как наваждение. Первобытные племена, рассевшись на корточках, тыкали пальцами в детские рисунки, служившие им календарем. Под солнцем жарким, как раскаленная лампочка высились космические корабли покрытые пылью, словно разбросанные каким-то великаном гигантские кегли. Чернокожие жрецы растирали в порошок высушенных насекомых и курили его из глиняных трубок. Летучие мыши с писком вырывались из пещер и мчались к далекому маяку, притягивающему их неслышимой частотой. Надписи на стенах стирало жидкое время. На их месте возникали новые надписи.
Он увидел, как он вскакивает на велосипед и мчится задом наперед по пересеченной местности полной опасностей, мимо разлагающихся болот. На его руке, якобы, огромный походный компас, бешено вращающийся во всех направлениях. Тут же он в какой-то комнате с высокими потолками и облупленными стенами. Он разрезает брюхо огромной рыбины и оттуда вываливается пленник. Он смотрит на пленника, пленник на него и они оба смеются.
В основании всякого опыта лежит ключ к разгадке «я» - как игра на пианино. Сначала ты разминаешь пальцы, а затем просто растворяешься в музыке забывая, что извлекаешь ее ударами собственных конечностей по деревянным клавишам. То, что принято считать «миром», или «жизнью» - просто мысль. Так же, как игра на пианино становится музыкой только тогда, когда растворяет в себе исполнителя. Сама мысль кому-то принадлежит, а этот кто-то тоже мысль.
Ну так, что вдруг, искренне возмущался он, я что, вижу только то, что я есть? И я есть, все, что я вижу? Значит моя смерть - это смерть того, что я воображаю о себе. Но я - это и есть