Смерть подстерегает нас вчера

Позорная татуировка, переползающая с одного места на теле в другое - генетическая мишень кожи. Врачи в недоумении разводят руками - «Вчера она была у тебя на спине. Сегодня - там все чисто». Годы, проведенные перед зеркалом. «Она двигается по одному ей ведомому маршруту. Знай, мы его, можно было бы застичь ее врасплох и свести». Вряд ли обладание этим рисунком опасно для окружающих. «Она заразна постольку, поскольку потакает прихотям глаза. Что вы в ней находите?». Каждый находит в ней что-то свое. Рисунок неподатливо-сложен и одновременно обезоруживающе-прост. «Ясно одно - обладатель такой татуировки, человек ненадежный и непредсказуемый». Спорить бесполезно. Но бесполезность - тоже спорна.

Дальние фонари

Дальние фонари в окно увидеть нельзя - они очень далеко, зато их свет проникает внутрь. Свет ближнего фонаря слишком привычен, очевиден и ярок. Но свет дальних фонарей он все равно неспособен заглушить, свет дальних фонарей как зыбкое синеющее свечение по краям пространства света. Свет дальних фонарей почти неуловим, если перепрыгнуть их границу может получиться увидеть самого себя, машущим себе рукой из будущего, чтобы однажды им и стать и помахать самому себе наблюдающему из прошлого…

Хотя надо всего лишь выйти на улицу и увидеть, что дальние фонари в парке, а в парке под деревом бежит по кругу игрушечный паровозик, улыбающиеся карусельные лошадки догоняют на алее медведей на роликах…

Хотя можно пойти в парк, лучше этого не делать. Ведь там могут быть люди, которые, ищут. Нельзя таким людям мешать, вдруг, они найдут и останутся там, где нашли.

Бесконечная смерть и милосердие

Шесть часов его мозг распиливали галлюциногенные грибы.

Была и такая мысль: я умираю. Потом оказывалось, что умирало всегда что-то в нем, а он оставался. Это продолжалось порядочно долго. Он понимал, что смерть беспрерывна во всех смыслах - она не прерывает существование, она часть существования которое он знал. Это существование составляло суть любой жизни любого существа, оно являлось универсальным сознанием во всех телах, во всех видах. Жизнь сменяла жизнь - бытие кишело жизнью хлещущей через край иногда, ему становилось душно и, он падал на пол, хватая воздух, как выброшенная волнами рыба. Темное начало проснулось в нем и узнало себя, как свет. Все божественно решил он раз всякий раз, умирает что-то, что как мне казалось было мной, только то с чем я привык себя отождествлять, но сам я продолжаю быть.

Он вспомнил, что знал это чувство, это ощущение, это переживание безграничного подлинного бессмертия, что оно постоянно дремало в нем. Каждая клетка и каждая молекула в его теле существовала, как собственное «я» - и теперь-то он понял, что то, что он считал миром на самом деле всегда было миром какого-то из этих «я». В нем что-то боролось с мыслью о том, что в действительности мира, как он себе представлял - не существует и никогда не существовало. Было что-то другое. Бесконечное превращение, творение и его жертва.

Чтобы жить надо есть. Жизнь пропитана смертью. Мертвая яичница в тарелке, мясо пропущенное через мясорубки, снятая кожа обтягивающая кресло, вылинявшее чучело со стеклянными глазами валяющееся на помойке. Жизнь поедает сама себя - то, что было одним, отращивает щупальца, вылупляется из куколки, сбрасывает панцирь. Все пожирается, все меняет формы. Волшебные грибы развертывали перед ним картины событий из чужой памяти и иной жизни. Иллюзия смерти присутствует в каждом и в каждом она присутствует как иллюзия, т.е. нечто устойчивое, но не вечное. Каждое рождение убивает того, кто дает другому рождение. Ты рождаешься, думал он и убиваешь свою мать, взрослеешь и убиваешь в себе ребенка, смерть есть, но нет мертвых.

Умирает всегда только тот, кто считал себя кем-то. Умирает образ. Только и всего подумал он. Он всегда кого-то ел. Как и все вокруг он не знал ни имени, ни лица своей жертвы. Одновременно с этим кто-то ел его - незнакомый, чужой и далекий. В этом взаимном жертвоприношении обреталась такая Любовь, такая мудрость, такое могущество. Это была высшая любовь к жизни, любовь, лишенная всякого чувства обладания, желания достижения и страха утраты. Это было то живое знание вокруг которого вращались все его мысли и мысли всех окружающих его людей - он почему-то абсолютно точно теперь, был в этом уверен, словно на какое-то время исчезли стены, окружавшие его с детства. Стены, которые он так упорно возводил.