Смерть поэта (Серафима Теплова, Рылеев, Лермонтов и Николай I)

Первое объяснение принадлежит современнику тех событий М. А. Дмитриеву: «Проницательные люди донесли, что в этих стихах дело идет о Рылееве, содержавшемся перед казнью в каземате Петропавловской крепости, омываемой волнами. Довольно было этого имени, чтобы поднять тревогу в душе Николая Павловича и воздвигнуть бурю».

Второе – что Рылеев казнен на кронверке Петропавловской крепости, выходящем на Неву.

Тут мы вынуждены поправить и современников Тепловой, и современных исследователей: у Тепловой речь не о каземате и не о виселице, а именно о могиле. О той, что на самой кромке суши, «в прибрежных кустах» (выражение обер-полицмейстера Б. Я. Княжнина, руководившего тайным этим захоронением), постоянно затопляемых водой. И если московская барышня в 1829 г. сумела так точно указать в стихах на сам характер этого места, значит, оно не было тайной и для москвичей.

Р. Б. Заборова, безусловно, права, когда пишет, что в элегии Тепловой просто не может идти речь о юноше-утопленнике, тем более о самоубийце.

Это версия для нравственно тупых шпионов правительства, ибо самоубийство для христианина должно быть почтено «не полным прощением, оправданием и уважением окружающих, а молитвой о прощении за содеянный грех».

Впрочем, трудно предположить, что Фаддей Венедиктович или Николай Павлович об этом не догадываются. И царь очень точно понял, куда надо направить главный удар репрессий, где таится в оппозиционной Москве источник самой страшной для режима крамолы. Поразительно, но он попал-таки в яблочко, ибо в пансионе при Московском университете в тот год учился отрок, бредивший стихами Пушкина, Рылеева и… Серафимы Тепловой.

Имя мальчика – Михаил Лермонтов.

Вадим Вацуро обнаружил в стихах юного Лермонтова несколько прямых цитат и целый пласт реминисценций из элегии Серафимы Тепловой.

Впервые цитата из элегии Тепловой у Лермонтова мелькает в 1830 г. в стихотворении «Нищий»: «Так я молил твоей любви // С слезами горькими, с тоскою…»

Это может еще быть и просто случайностью, но в следующем году Лермонтов делает вольный перевод стихов Томаса Мура, а заканчивает двумя строками, которых нет у англичанина:

Одной слезой, одним ответам  

Ты можешь смыть их приговор;

Верь! не постыден перед светом

Тобой оплаканный позор!

У Мура нет, зато есть у Тепловой: «И не постыден твой позор».

Есть и в ходившем тогда в списках предсмертном письме Кондратия Рылеева, написанном из каземата ночью перед казнью. Вот его первые строки: «Бог и государь решили участь мою: я должен умереть и умереть смертию позорною…»

В 1830, 1831 гг. Лермонтов создает так называемый «провиденциальный цикл», где лирический герой, преследуемый роком, ожидает казни. Единственное, что может принести ему радость, – слеза любимой. И он пророчит сам себе:

…Смерть моя  

Ужасна будет; чуждые края

Ей удивятся, а в родной стране

Все проклянут и память обо мне…

Смерть, удовлетворяющая столь страшным условиям, – это смерть государственного преступника, смерть заговорщика. Может быть, даже цареубийцы, которому четвертование не заменили удавкой:

Кровавая меня могила ждет,  

Могила без молитв и без креста,

На диком берегу ревущих вод

И под туманным небом; пустота

Кругом. Лишь чужестранец молодой,

Невольным сожаленьем и молвой

И любопытством приведен сюда,

Сидеть на камне станет иногда.

В этих же стихах упомянут и курган над безымянной могилой. В. Э. Вацуро высказал мысль о том, что здесь «нет никаких аллюзий – есть ассоциации, быть может, непроизвольные, а не осознанный намек на Рылеева, – это совершенно ясно из контекста стихотворения».

Пусть так. Хотя мы и не очень верим в «непроизвольные» ассоциации гениев.

В свое время Э. Г. Герштейн писала еще об одном стихотворении из «провиденциального цикла», кстати, озаглавленного так же, как элегия Серафимы Тепловой «К ***». Исследовательница удивлялась странному несоответствию сюжета: «Хотя стихотворение начинается с упоминания о позорной смерти на плахе, заканчивается оно образом утонувшего героя:

И лишь-волна полночная простонет  

Над сердцем, где хранился образ твой!

В. Э. Вацуро и здесь обнаружил парафраз из Тепловой: «О верь, о верь, что над тобою // Стон скорби слышала волна!» Исследователь пытается разрешить это противоречие: «Каждый из этих мотивов был по-своему продолжен в лермонтовской лирике. Но в стихах «Когда твой друг с пророческой тоскою…» /…/ они не переплавились до конца, сохранив нечто от своей автономности. Даже если не настаивать на том, что стон волн «над сердцем» мертвого возлюбленного означает непременно, что тело покоится в водной пучине, а предположить расширенное толкование – например, могилу на берегу моря (как в «1831-го июня 11 дня»), – то все равно образ окажется «непонятным». Он не порожден логикой лирического сюжета, он пришел извне».

Увы, такова цена за то, что «биографический метод» оказался отвергнут литературоведением XX века.

Что же до этих лермонтовских стихов, то они порождены как раз логикой сюжета. Исторического и лирического.