— Необычайно! Я едва осмеливаюсь признаться в этом, потому что вы, должно быть, часто становитесь жертвой нелепого энтузиазма. Я так хорошо понимаю вас! Со мной это тоже случается. «О сэр Даниэль, как это, должно быть, замечательно так разбираться в человеческой психологии!» Их психология! Бог мой! С меня достаточно их желудков. Но время от времени я по-настоящему жалею о том, что не занялся судебной медициной.
— Что ж, это большая потеря для нас, — сказал Аллейн.
— Вы очень любезны. Но, боюсь, это не соответствует действительности. Я слишком нетерпелив и пристрастен. Взгляните, например, на этот случай. Лорд Роберт был моим другом. Я не смог бы работать над этим делом, сохраняя объективность и непредубежденность.
— Если вы хотите сказать, что не слишком доброжелательно настроены по отношению к убийце, — заметил Аллейн, — то мы полностью разделяем ваши чувства. Разве нет, Фокс?
— Да, сэр, вы совершенно правы, — ответил Фокс.
Искрящиеся глаза Дэвидсона на секунду остановились на Фоксе. Одним-единственным взглядом он, казалось, включил его в узкий круг лиц, достойных доверия и уважения. «И все равно, он очень неспокоен, — подумал Аллейн. — Он не знает, с чего начать». Вслух он произнес:
— Очень любезно с вашей стороны было позвонить нам. Кажется, вы сказали, что можете помочь нам.
— Да, — ответил Дэвидсон. — Да, именно так. — Он взял со стола великолепное пресс-папье из нефрита, подержал секунду в руках и опустил на место. — Я не знаю, с чего начать. — Он бросил проницательный и несколько ироничный взгляд на Аллейна. — Дело в том, что я оказался в крайне незавидном положении человека, который одним из последних видел лорда Роберта.
Фокс достал свою записную книжку. Дэвидсон неприязненно посмотрел на нее.
— Когда вы видели его? — поинтересовался Аллейн.
— В холле, перед самым моим уходом.
— Насколько мне известно, вы ушли после миссис Холкат-Хэккет, капитана Уизерса и мистера Дональда Поттера, которые поодиночке покинули в этой последовательности дом приблизительно в половине четвертого.
У Дэвидсона буквально отвисла челюсть. Он воздел к небу свои прекрасные, ухоженные руки.
— Хотите верьте, хотите нет, — сказал он, — но я буквально выдержал схватку со своей совестью, прежде чем решился признаться в этом.
— Почему? — спросил Аллейн.
Снова этот косой, ироничный взгляд.
— Мне совсем не хотелось вылезать на первый план. Ни в малейшей степени. Нам, так зависящим от мнения толпы, негоже появляться на судебных процессах, связанных с убийством. Кстати, с какой стороны ни взглянуть, это действительно очень плохо для дела. Кстати, я полагаю, это и в самом деле было убийство? Вне всяких сомнений? Или мне нельзя задавать подобные вопросы?
— Конечно, вы можете спросить. Похоже, в этом нет ни малейших сомнений. Он был задушен.
— Задушен! — Дэвидсон подался вперед, его пальцы вцепились в край стола. На его лице Аллейн прочел характерное выражение, которое возникает у всех людей, когда разговор заходит о знакомом предмете. — Бог мой! — воскликнул Дэвидсон. — Он же не Дездемона! Почему он не поднял шум? Много следов насилия?
— Никаких следов.
— Никаких? Кто производил вскрытие?
— Кертис. Он наш патологоанатом.
— Кертис, Кертис… ах, да, знаю. Как он расценивает то обстоятельство, что отсутствуют следы насилия? Сердечный приступ? У него было слабое сердце.
— Откуда вы знаете об этом, сэр Даниэль?
— Мой дорогой друг, я самым тщательным образом обследовал его недели три тому назад.
— Что вы говорите! — воскликнул Аллейн. — Очень интересно! И что же вы нашли?
— Его положение было довольно незавидным. Все признаки ожирения сердца. Я сказал ему, что следует избегать сигар как чумы, отказаться от портвейна и спать не менее двух часов после обеда ежедневно. Хотя я глубоко убежден, что он не обратил ни малейшего внимания на мои предостережения. Тем не менее, мой дорогой Аллейн, он был вовсе не в том положении, когда я каждую минуту должен был ожидать сердечного приступа. Возможно, в результате яростной борьбы его сердце могло отказать, но вы же говорите, что никакой борьбы не было.
— Его оглушили.
— Оглушили! Почему вы не сказали этого раньше? Ну, конечно, я своей болтовней не дал вам возможности. Понятно. А потом тихо задушили? Ужасно, но в то же время довольно изобретательно.
— Состояние его здоровья могло упростить задачу?