Смерть приходит в конце. День поминовения. Лощина

— Кто там теперь послом? — обратилась к мужу леди Энкейтлл. — Ах да, Хоуп-Реммингтон, кто же еще. Нет, я не думаю, что он понравится Дэвиду. Его дочери так ужасающе энергичны… Они играют в хоккей и крикет и в эту странную игру, где вы должны ловить мяч сеткой.

Она вдруг замолчала, удивленно глядя на телефонную трубку.

— Зачем у меня эта штука?

— Наверное, ты хотела кому-то позвонить, — сказал Эдвард.

— Не думаю. — Она положила трубку на место. — Вам нравится телефон, Дэвид?

«Типичный для нее вопрос, — раздраженно подумал Дэвид. — Она постоянно задает вопросы, на которые невозможно дать разумный ответ». Он холодно сказал, что находит телефон полезным.

— Вы хотите сказать, как мясорубка? Или эластичные бинты? Все равно не…

Появившись в дверях, Гаджен объявил, что ленч подан, и фраза так и осталась незаконченной.

— Но куропаток-то вы любите? — озабоченно осведомилась леди Энкейтлл.

Дэвид нехотя признал, что куропаток он любит.

— Иногда мне кажется, что Люси и в самом деле немного не в себе, — сказала Мидж, когда, выйдя из дома, они с Эдвардом направились в лес.

Куропатки и суфле «Сюрприз» были превосходны, к тому же следствие закончилось, и тягостная атмосфера разрядилась.

— Я всегда полагал, — задумчиво сказал Эдвард, — что Люси обладает блестящим умом, который не разменивается на нудные фразы — как в игре, где нужно найти пропущенное слово. Если прибегнуть к метафоре — ее мысли прыгают, как молоток от гвоздя к гвоздю, но тем не менее всегда попадает точно по шляпке!

— Все равно, — трезво заметила Мидж, — иногда Люси меня пугает. — И, слегка вздрогнув, добавила: — Вообще в последнее время это место пугает меня.

— «Лощина»? — Эдвард повернул к ней удивленное лицо. — «Лощина» немного напоминает мне Эйнсвик. Хотя, конечно, что-то в ней ненастоящее…

— Вот именно, Эдвард, — перебила его Мидж. — А я боюсь всего ненастоящего… Неизвестно, что прячется за ним… Это похоже, о, это похоже на маску!

— Не нужно давать волю своей фантазии, малышка Мидж!

Опять этот снисходительный тон, каким он разговаривал с ней много лет назад. Тогда это ей нравилось, но теперь удручало. Нет, ей следует говорить яснее, он должен понять, что никакая это не фантазия, что ее смутные страхи совсем не напрасны.

— В Лондоне я как-то отвлеклась, но здесь всё снова вернулось. Я чувствую, что все знают, кто убил Джона Кристоу… Все, кроме меня.

— Почему мы должны думать и говорить о Джоне Кристоу? Его уже нет!

Мидж прошептала:

Он мертв, его больше нет, леди,
Он мертв, его больше нет.
В головах у него зеленый мох,
Камень тяжелый — у ног[218]

.

Мидж положила ладонь на руку Эдварда.

— Кто же убил его, Эдвард? Мы думали, что Герда… но это не так. Кто же в таком случае? Скажи мне, что ты думаешь? Это был кто-то совершенно посторонний?

— Все их предположения кажутся мне совершенно беспочвенными. Раз полиция не в состоянии найти убийцу или собрать достаточно доказательств, значит, нужно прекратить расследование… и избавить нас от этого гнетущего состояния.

— Да, но тогда мы не узнаем…

— А зачем нам знать? Что у нас с ним общего?

«У нас, у Эдварда и у меня? Ничего!» — подумала Мидж. Утешительная мысль. Она и Эдвард, теперь соединенные в единое целое. И все же… все же… Несмотря на то, что Джон Кристоу уже в могиле и над ним произнесены слова погребального обряда, все же он был зарыт недостаточно глубоко. «Он мертв, его больше нет, леди!» О Джоне Кристоу, однако, нельзя было сказать: «Он мертв, его больше нет», как бы ни хотел того Эдвард! Джон Кристоу продолжал оставаться здесь, в «Лощине».

— Куда мы идем? — спросил вдруг Эдвард.

Что-то в его тоне удивило Мидж.

— На вершину холма. Ты не против? — сказала она.

— Если ты хочешь.

Эдварду явно не хотелось этого. «Почему?» — удивилась Мидж. Обычно это была его любимая прогулка. Он и Генриетта почти всегда… Мысль будто щелкнула и сломалась. Он и Генриетта.

— Ты был здесь этой осенью?

— Мы гуляли здесь с Генриеттой — в тот приезд.

Оба замолчали. Поднявшись на вершину, они сели на ствол поваленного дерева.

«Может быть, здесь они сидели с Генриеттой», — подумала Мидж. Она машинально крутила обручальное кольцо на пальце. Бриллиант холодно сверкнул. Как Эдвард сказал тогда? «Только не изумруд!»

— Как хорошо снова оказаться в Эйнсвике на Рождество, — сделав над собой усилие, сказала Мидж.

Казалось, он не слышал. Он был далеко.

«Он думает о Генриетте и Джоне Кристоу», — решила Мидж.

Сидя здесь тогда, Эдвард сказал что-то Генриетте, или она сказала что-то ему. Генриетта, может быть, и не хочет связывать себя с ним, но он все еще принадлежит ей. «Он всегда будет принадлежать Генриетте», — подумала Мидж. Ее пронзила боль. Призрачно-счастливый мир, в котором она жила последнюю неделю, дрогнул и лопнул, как мыльный пузырь. «Я не могу так жить… зная, что он постоянно думает о Генриетте. Это невыносимо!»

Ветер дохнул сквозь деревья… Листья стали падать быстрее… золота почти не осталось, преобладал коричневый цвет.

— Эдвард!