Смерть секретарши (сборник)

– Я уже заждался. Садись скорей.

– Что ты читаешь? – спросила Риточка, накрывая на столик у дивана.

– Не знаю, взял тут с полки, мура какая-то, – беспечно сказал Гена. – Про военную прозу. Гляди: «Каждая строчка Пропахина налита кровью солдатского сердца».

– Это Колебакин, – сказала памятливая Рита, и Гена с удивлением взглянул на обложку:

– Точно… Колебакин. «Правда, добытая кровью». Ишь, тоже писатель. Сборник статей. Ба, и автограф.

– У меня тут почти все дареное, – беспечно сказала Рита, а Гена между тем прочел под портретом Колебакина, наряженного в жлобский галстук: «Дорогой помощнице и другу, даже более чем другу, в память о часах тяжелого вдохновенного труда и утешения сердца».

– Да-а-а… – сказал Гена.

– Ты же знаешь, что я этого не читаю, – сказала Рита. – Фантастика – другое дело. Уводит в мир. Для этого фантазию надо иметь. Ну ладно, клади книгу в сторону, читатель, присаживайся.

Риточка наморщила носик, засопела часто-часто и смешно, как маленький зверек, и Гена сразу поднялся с дивана: это было то самое смешное, трогательное выражение ее лица, которое ему удалось однажды поймать на фотографии, когда делал, еще в самый первый раз, серию ее портретов. (Один из них украшал потом выставку на 1-м ГПЗ «Семилетка и люди», он чуть было не получил приз на конкурсе, этот снимок, и получил бы уж точно, если б Гена сам не сболтнул по молодости, что это не чертежница и не расточница вовсе, а секретарша из редакции, – интересное дело, что ж секретарше не приходится вместе со всеми переживать семилетку?) Гена все собирался сделать и для себя на память отпечаток, да забывал, но в конце концов и нужды особой в этом не было, потому что он и так очень ясно в любой момент мог представить себе эту ее гримаску, которую они между собой условно назвали «бурундучок» (хотя оба сроду не видели бурундучка).

– Послезавтра главный будет сам принимать номер, – сказала Риточка. – Так что готовься. Готовь своих таджичек в золотом платье – хоть бы разок примерить такое.

– Привезу, – сказал Гена. – Это что же, мне придется за два дня все отшлепать? А я же туда снова хотел улетать в субботу…

От поворота ручки в изголовье свет в комнате становился тусклее, и покойный Дассен пел все доверительней, словно хотел задать тон любовному общению на всю последассенную эпоху, и Гена забывал под эту музыку о своих хлопотах и тревогах, ощущая себя покровителем и единственным на этой земле повелителем нежного хрупкого существа.

* * *

Шеф принимал номер. Для него это было нелегкое, но весьма значительное мероприятие: он давал урок своим сотрудникам на конкретных примерах, на ошибках, чувствуя себя при этом матерым волком журналистики и опытным литератором. Чего греха таить, год назад, придя в редакцию прямо из партконтроля, он еще чувствовал себя ни тем, ни другим. Человеком, знающим курс, линию, тенденцию, – да. Человеком, знающим жизнь, – да. Принципиальным, умным, опытным, идейным человеком, однако вовсе не профессионалом этих бумажных дел. Он и не заострял в ту пору внимания на профессионализме, мастерстве и худдостоинствах. Теперь-то уж он приобрел амбиции и все чаще вставлял в свою речь фразы вроде: «Так все-таки, друзья мои, не делается журналистика». Или: «Пора уже, товарищи, становиться профессионалами». Или: «Так все-таки не пишут, старик. Есть же какой-то уровень». Или того больше: «Литература должна учить». Или: «Не стреляет, дружок. Слово должно стрелять». И так далее – обо всем на свете: о стихах, о фотографиях, о романах, о книжной графике и верстке.

Конечно, это, с одной стороны, заслуживало всяческого восхищения, что человек в таком зрелом возрасте не гнушается входить в смежные профессии. С другой стороны, это было чревато осложнениями для всякого, кто хотел сберечь в сохранности свою собственную строку, свое авторское слово, свою фотографию или картинку. Ибо создавалась довольно опасная ситуация для авторов – когда шеф знает все. Знает все лучше, чем все, – на то он и шеф. Капитоныч утвердился в этой мысли сравнительно недавно, после немногих случаев попадания (среди тысячи честно забытых промахов) на таких же вот разборах, так что сотрудники еще не успели привыкнуть к новым сложностям, вытекающим из этой убежденности. Спорить с ним, впрочем, никто не хотел, потому что Капитоныч, судя по всему, сидел прочно, да и сам уходить, кажется, не собирался. Не собирались пока уходить и остальные сотрудники. Поэтому все поддакивали, надеясь, что реальных последствий вся эта шефова ахинея все-таки иметь не будет. Тем более никого не задевали глубокие соображения шефа по поводу фоторепортажа, которые он сегодня с таким жаром высказывал. Никто, кроме Гены, который был автором снимков и потратил на них целую неделю, тоскуя в грустном сибирском поселке строителей.