Смерть сердца

Я написала ему в половине пятого, когда вернулась домой, а потом вышла, чтобы купить марку. Оба раза Матчетт не слышала, как я вошла, ну или слышала, но не стала подниматься. У Анны к чаю были гости, двое ее новых знакомых, которые не понимали, нужно ли им со мной разговаривать. Анна не произвела особого впечатления на них, и они не произвели особого впечатления на нее. Я выпила чаю и ушла.

Так странно было войти домой дважды, потому что обычно когда я прихожу, то прихожу насовсем. Но когда я вышла за маркой, а потом вернулась, мне стало как-то страннее обычного, и дома было тише и просторнее, чем всегда, а не как обычно. По вечерам это больше заметно. Когда Томас приходит с работы, вид у него такой, будто он унюхал что-то, что уже нельзя есть. Этот дом превращает чувства в запахи. С тех пор, как я познакомилась с Эдди, я все спрашиваю себя, чего в этом запахе больше.

Сегодня нам раздали проверенные сочинения по Расину, несколько девочек рассказывали, о чем они писали. Мы разбирали Меттерниха, а потом нас водили на лекцию «Как правильно слушать Баха».

Завтра опять суббота.

Суббота

Получила письмо от Эдди, он пишет насчет воскресенья. Просил позвонить, если не смогу прийти, но я могу, поэтому звонить не придется. Анна с Томасом уехали на авто еще до обеда, они уехали на все выходные. Анна разрешила мне позвать к чаю Лилиан, а Томас дал мне пять шиллингов, чтобы мы с ней сходили в кино, и сказал, что надеется, что со мной все будет хорошо. Лилиан не смогла прийти, поэтому я сижу в кабинете у камина. Мне нравятся такие дни, когда есть какое-то завтра.

Воскресенье

Просто напишу «Воскресенье», Эдди так больше нравится.

Понедельник

Сегодня мы начали проходить сиенскую школу живописи, а еще читали немецкую пьесу и занимались счетоводством. Анна устраивает вечеринку, будет ужин и много гостей, она говорит, что мне будет скучно.

Впрочем, что это я жалуюсь, когда вчера был такой день.

Вторник

Сегодня мы с Томасом как будто бы даже поговорили. Когда он пришел, то позвонил и спросил, дома ли Анна, я сказала «нет» и спросила, спуститься ли к нему, он сначала толком ничего не ответил, но потом сказал «да». Он сидел, навалившись на стол, и читал вечернюю газету, а когда я зашла, сказал, что, похоже, потеплело. Сказал, что ему вообще-то даже душно. Вчера вечером мы с ним не виделись, из-за вечеринки, поэтому он спросил, хорошо ли я провела выходные. Сказал: надеюсь, ты не заскучала тут, и я ответила – «о нет». Спросил: нравится ли мне Эдди. Я ответила «о да», а он сказал – он ведь заходил вчера, так? Я ответила – «о да», и сказала, что мы сидели у него в кабинете и что надеюсь, он не имеет ничего против того, когда кто-нибудь сидит у него в кабинете. Он ответил «нет-нет», каким-то таким рассеянным тоном. Сказал, что мы с Эдди, похоже, подружились, и я ответила: да, подружились. Потом он снова принялся читать газету так, будто хотел вычитать там что-то новое.

Отчасти ему хотелось, чтобы я ушла, и мне тоже отчасти этого хотелось, но я не ушла. Томас впервые спросил меня о чем-то, что он, казалось, и вправду хотел узнать. Мне было приятно услышать имя Эдди, и я уселась на подлокотник кресла. Он хотел закурить и по ошибке предложил сигарету и мне. Конечно, я рассмеялась. Он сказал: я и забыл, а потом сказал: нет, только не становись взрослой. Сказал, что в нашей семье эту ошибку уже многие совершали. Он сказал, что когда отец только познакомился с мамой, он тогда еще жил в Дорсете, с миссис Квейн, тогда отец стал курить гораздо больше. Он сказал, отцу было очень стыдно, что он так много курит, и поэтому он собирал окурки в конверт, а конверт потом закапывал в саду. Потому что было лето, каминов не разжигали, а ему не хотелось, чтобы Матчетт считала окурки. Я спросила, откуда Томас это знает, а он как-то так усмехнулся, что ли, и сказал: однажды я его поймал за этим занятием. Сказал, отцу не понравилось, что его поймали, но Томас подумал, что это какая-то шутка, только и всего.

Томас сказал, что и сам не понимает, с чего это все вдруг пришло ему в голову, и посмотрел на меня, когда думал, что я на него не смотрю. Все взгляды Томаса, кроме тех, что достаются Анне, они на тех, кто не смотрит. Но он не огорчился, когда заметил, что я смотрю. Ведь у нас с ним есть отец. Пусть у них с Анной есть вот это вот общее, внутри у него и у Анны все равно все разное, не то же самое, что внутри у нас с ним. Он спросил, как-то очень вскользь и очень по-моему: надеюсь, Эдди хорошо себя ведет? Я спросила: то есть? А он сказал: ну, я Эдди не знаю, он ничего такого себе не позволяет? Сказал: нет, ты, наверное, и не понимаешь, о чем это я, и я ответила «нет», а он сказал: ну тогда, похоже, все в порядке. Я сказала: мы разговаривали, и Томас поглядел на коврик, как будто зная, где мы сидели, и ответил: а, разговаривали, ясно.