Смерть сердца

Невинность так часто оказывается в ложном положении, что невинные в душе люди вскоре приучаются лицемерить. Не овладев языком, на котором они могли бы говорить от своего имени, они смиряются с тем, что отныне их будут переводить – и неточно. Они одиноки, а вступая в отношения, идут на ненужные компромиссы – из-за страха, из-за желания поделиться теплом и ощутить его в ответ. Для них наша любовь устроена слишком порочно. Они неизбежно оступаются, после чего их упрекают в неверности. Их любовь, нежная и разрушительная, оборачивается бесчисленными предательствами для тех, кто не столь невинен. Будучи в этом мире безнадежно чужими, они все равно – упорно, героически – требуют от него счастья. Их неприкаянность, их беспощадность, их безустанное движение к одной-единственной цели обрекает их на жестокость – и на жестокое к себе отношение. Двоим невинным людям редко удается встретиться – до того их мало, но если это происходит, то земля вокруг них обычно усеяна их жертвами.

Порция с Эдди, сидевшие бок о бок, – между ними, под ее рукой – дневник – посмотрели друг на друга, и два безжалостных взгляда, разминувшись буквально на миг, слились в один. Казалось, их глаза впервые глядят в полную силу – все ради того, чтобы породить один этот взгляд. Взгляд, в котором вместо любовной нежности отчетливо читался обмен приветствиями. Все равно что двое сообщников впервые заговорили о своем участии в одном и том же преступлении или двое детей впервые узнали о том, что оба они – королевского рода. По поводу любви и сказать-то было нечего: оба, похоже, не строили никаких планов, обоим ничего не хотелось. Сегодня их беседа вертелась вокруг заключенного ранее соглашения, и теперь они отдали ему честь.

До этого жизнь Порции сводилась к тихой, покорной уступчивости, хотя уступала она другим вовсе не из жалости. Теперь же она с жалостью, но ни в чем себя не упрекая, думала обо всех, кем ей пришлось пожертвовать – о майоре Брутте, Лилиан, Матчетт и даже Анне, – через кого ей пришлось переступить, чтобы добраться до Эдди. И она знала, что это не в последний раз, ведь жертву нельзя ограничить одним поступком. Дому на Виндзор-террас не стоит ждать от нее ничего хорошего, и не в справедливости здесь дело: таких последствий любви посторонние люди просто не заслуживают. Даже Анна проявила к ней что-то вроде безнравственной доброты, а любовь Матчетт хоть и несла облегчение для самой Матчетт, все же была любовью – значит, и от нее нужно будет отказаться тоже.

Для Эдди же любовь Порции словно бы опровергала все, в чем его обвиняли годами, и все, в чем он винил себя сам. И это он еще не рассказал ей и половины того, что его возмущало. Он был старше нее и потому дольше страдал от греховной благопристойности мира. Он был уверен не столько в своей правоте, сколько в собственной неотразимости. Но просчитался он вот в чем: все отношения с другими людьми он начинал на условиях, которые, как он потом понял, были вовсе не их. Стоило Эдди упасть в очередные, как ему казалось, приветливые объятья, как им самым нелепым образом начинали помыкать – и объятья делались ему невыносимы. Любовь же стала чем-то вроде девственного добродетельного духа, не имевшего никакого отношения к его катастрофическим влюбленностям, – и все его до автоматизма отработанные приемы в обращении с другими людьми (ласковые словечки, улыбки в пару чужим улыбкам, значительные-многозначительные взгляды) на самом деле были его броней, защитой того, что он считал неприкосновенным. Его умильные манеры уже не имели почти ничего общего с его сексуальными аппетитами; его тело постепенно сбрасывало наивность. Подлинная наивность еще теплилась в том Эдди, которого он ото всех скрывал, и этот Эдди надеялся на покой и уважение. Ему, конечно, казалось, что с родителями его больше ничего не связывает, но при этом из дома он в каком-то смысле так и не уехал. Он ненавидел Анну – по мере собственных сил, разумеется, потому что вечно читал в ее глазах: «И что дальше?» Сам он никакого «дальше» не видел, только одно бесконечное Сейчас.

Он взглянул на руку Порции, сказал:

– Какой толстенный дневник!

Она убрала руку с тетрадки в черном переплете.

– Я его наполовину исписала, – сказала она. – Уже.

– А когда этот закончится, заведешь новый?

– Да, наверное, ведь всегда что-нибудь происходит.

– Но, положим, тебе больше не будет до этого дела.

– Все равно обед, уроки и ужин никуда не денутся. Бывают дни, когда, кроме этого, ничего не случается, тогда я просто оставляю страницу пустой.

– Думаешь, эти дни стоили целой пустой страницы?

– Ну да, ведь это как-никак целый день.

Эдди взял дневник, взвесил его на ладони.

– И все твои мысли тоже тут? – спросил он.

– Не все. Но я послушала тебя и теперь даже не знаю – может, мне перестать думать?

– Нет, мне нравится, что ты думаешь. Если перестанешь, для меня это будет все равно как если часы посреди ночи остановятся… И которые же из твоих мыслей – тут?

– Которые поособеннее.

– Дружок, мне ужасно приятно, что ты даешь его мне почитать… Но что если я, например, забуду его в автобусе?