Смерть титана. В.И. Ленин

Как мама относилась к социальным вопросам? В духовном смысле она предоставляла детям возможность идти своим путем, не всегда разделяя наши крайние взгляды, но уважая их. У нее было удивительно взвешенное отношение к чужим воззрениям. Круг ее чтения был разнообразен, но я доподлинно помню, что в ее комнате стояли собрание сочинений Шекспира в оригинале и многотомная «История Французской революции» Тьера. Что у того и другого автора было ей близко? Мне иногда казалось, что у мамы — шекспировский характер. Смерть отца, гибель Саши, ранняя смерть Оли, аресты и ссылки детей…

Здесь, конечно, стоит порассуждать, почему все дети директора народных училищ и его жены соединили свою жизнь с демократическими силами, выступавшими против деспотизма и произвола господствующих классов. Почему все мы, формально принадлежа к этому классу, боролись против него и предпочли размеренным дням и карьере жизнь подпольщиков и революционеров? У меня нет короткого и полного ответа. Инстинкт? Какой инстинкт? Свободы и справедливости? Людей, жалящих и подтачивающих свой класс, много: Сен-Симон — граф, Томас Мор, автор «Утопии», — канцлер Англии, все декабристы — дворяне, причем многие немалых чинов и высоких титулов. Я уже, кажется, говорил, что отец был на редкость ответственным человеком и прекрасным, самоотверженным чиновником. Но тем не менее недаром два раза министры народного просвещения подписывали приказ об отставке симбирского тихого вольнодумца. Я помню, как Саша с чувством декламировал некрасовские «Песню Еремушке» и «Размышления у парадного подъезда». Перечтите эти вещи, чтобы понять их могучую революционную силу. Но ведь рекомендовал обратить на них внимание отец.

Маме очень нелегко было в провинции сохранять достоинство и гордость, будучи матерью государственного преступника, но мама никогда не склоняла головы, ни перед кем не заискивала. Она знала, что ее дети не могут быть людьми недостойными. А сцены бывали ужасные.

Я помню, как только до Симбирска дошло известие об аресте Саши — уже работал телеграф и новости приходили из столицы через три-четыре часа, — мама сказала: «Я еду в Петербург». Маме тогда уж было пятьдесят два года. Путь был длинный, железная дорога доходила только до Сызрани, а от Симбирска это было шестьдесят верст — далеко, дорого и одной небезопасно. Снег еще не сходил, ехать надо было на лошадях. Мне тогда было шестнадцать лет, я побежал искать ей попутчиков, но все уже о случившемся знали и — мещанская, филистерская трусость! — ехать с такой попутчицей, хотя и статской советницей, но матерью цареубийцы, отказывались. Мама присутствовала на суде, и при ней Саша произнес свою знаменитую речь и выслушал приговор. Она проводила его на эшафот со словами: «Мужайся, мужайся». Ее ребенок не мог поступить бесчестно, у него была своя искренняя правда. Верила ли она в эту правду или содержание ее отстраняла от себя? Не знаю. Она сохраняла духовную связь с нами до самой своей смерти, если не до конца понимая нас умом, то чувствуя сердцем. Первое, что я сделал, когда в апреле 1917-го вернулся в Россию, в Петроград, — в тот же день пошел на Волково кладбище, к могиле мамы. Она скончалась 25 июля 1916 года. Тогда ни она, ни я не предполагали, что статская советница и мать цареубийцы может стать еще и матерью Председателя Совета Народных Комиссаров, главы советского государства.

Один из самых трудных вопросов в человеческой жизни — это выбор пути. Как человек выбирает свое призвание? Почему один становится полицейским, а другой — революционером? Могла ли моя судьба сложиться по-другому? Могла. Не только история, но и человеческая жизнь не имеет сослагательного наклонения. Я вполне мог пойти по стопам отца, стать хорошим учителем и даже сделать карьеру. Вполне возможно, что я мог бы стать хорошим шахматистом и, хотя я не люблю шахматной теории, даже шахматистом-профессионалом. Играть, между прочим, меня научил отец и подарил мне шахматы, вырезанные из дерева им собственноручно. Я очень дорожил этим подарком и горевал, когда они пропали во время моих бесконечных переездов. Возможно, я мог бы стать неплохим адвокатом — по образованию я юрист.

Если по правде, юристом я, наверное, был не самым хорошим. Можно, казалось бы, сказать и так: служа помощником присяжного поверенного в Самаре и Петербурге, большинство своих дел я проиграл. Но два соображения. Во-первых: тогда я уже стал революционером и по преимуществу занят был именно этим служением Отечеству. И во-вторых: если проанализировать, скажем, дела, которые я вел в Самарском окружном суде, то получится, что в большинстве случаев я их выигрывал: либо у самого обвинения — против обвинительного акта, либо у представителей обвинения — против его требований о размере наказания. Мне один раз удалось даже склонить присяжных заседателей заменить год тюремного заключения, на чем настаивало обвинение, штрафом. Это было дело начальника железнодорожной станции, судимого за служебные упущения.