Смерть титана. В.И. Ленин

Именно здесь, в этом высказывании, таком сейчас для многих очевидном, — главное, здесь сердцевина. Я говорю об этом так подробно и, наверное, в соответствующем месте своих «мыслительных мемуаров» буду говорить об этом еще, чтобы ясна стала нелепость основного тезиса противников и Октябрьской революции, и большевистской партии, что большевики, дескать, захватили власть путем интриг и переворота, что был только этот пресловутый переворот и не было никакой революции. Конечно, можно сказать, что победителя не судят и что победитель говорит, то и есть: была революция, и нам здесь виднее, чем недозревшим буржуазным публицистам. Но кто же посмеет отрицать удивительную революционную ситуацию, вызванную, в первую очередь, отсутствием у крестьян земли и неудачами на фронте? Миллионы крестьян одели в шинели и, оторвав от земли, превратили в пролетариев. Именно здесь, на фронте, в бойне, не ими задуманной, крестьянин с рабочим поняли, где лежат их совместные интересы. Но это соображение по поводу темы.

Да, в приведенном высказывании Маркса и есть, и находится сердцевина его политического учения. Но позволю себе высказать и некоторые свои сомнения, хотя всегда было принято считать, что у меня нет сомнений. Для газетных публицистов так считать всегда было проще. Сформулировав свой закон, Маркс в дальнейшем обогатил теорию рядом важнейших положений. Все это сейчас, когда огромная Российская империя получила другие принципы развития, — все это сейчас кажется хрестоматийно очевидным, но в свое время, до рубежа семнадцатого года, звучало провидчески. Маркс утверждает, что нельзя в революции искусственно перескакивать через социально-экономические формации, ввести новый экономический строй декретом, и наконец — учение с удачнейшим словесным оформлением — о диктатуре пролетариата. Любая строка Маркса пронизана чуткостью к социально-демократической основе общества и сочувствием к человеку, своей мускульной силой производящему «штуки» шерстяной материи и шьющему сюртуки.

Но Маркс все же, как я об этом говорил, был кабинетным ученым, и революция представлялась ему не в живых образах очевидцев, а в виде беллетризированного опыта, выявленного журналистами, учеными и писателями. Всю жизнь протестовавший против класса собственников, к которому сам принадлежал, он хотел бы, чтобы грядущая революция свершилась в «пристойных», «цивилизованных» формах и не затрагивала образа жизни людей с такими, как у него, недорогими привычками, занятиями, склонностями. Если бы ему удалось хоть краем глаза увидеть черный огонь нашей революции и гражданской войны! Революция из-за столика в круглом читальном зале Британского музея видится по-другому, нежели из очереди за хлебом, зимой, в городе, лишенном дров, угля, воды. По Марксу, российский пролетарий должен был ждать еще сотню лет, прежде чем после буржуазной революции общество «оказалось бы беременным» новой революцией, способной дать власть пролетариату. И ни-ни, не переходить границу, ждать, как послушный гимназист. Собственно, об этом мы и спорили с меньшевиками. Они, верные холопы буквы, считали, что социал-демократы должны помочь буржуазии совершить революцию. А дальше начинается новая, буржуазная республика, и социал-демократы ни в коем случае не должны входить в правительство, безамбициозно отдать власть буржуазии, но стать оппонентами, так сказать, лояльной «оппозицией Их Величества Богатых». И это только потому, что у дедушки Маркса, согласно вполне справедливой для его времени теории, согласно его классической кабинетной математике, после полуфеодальной власти царизма должно наступить царство либеральной буржуазии. И здесь можно задать только один вопрос: пробел в Марксовой теории возник из-за классового инстинкта создателя или классовый осторожный инстинкт стоял у колыбели новой теории? Невежды и недруги говорят, что, подправляя Маркса, я придумал «теорию империализма» и вытекающую из неоднородного развития стран в эпоху империализма возможность победы революции в одной из этих стран, а не глобальную, как у Маркса, революцию, так сказать, революцию во вселенском масштабе. «Скучна теория, но вечно зелено дерево жизни».