Смерть титана. В.И. Ленин

Мы тысячу раз осуждали заговорщицкое начало бланкизма, нечаевщину с ее специфически нигилистической моралью, критиковали «революционное меньшинство» Петра Ткачева, максимализм Робеспьера, книжный коммунизм Бабефа и его «Заговор равных», но разве, осуждая и критикуя, мы не восхищались этими удивительными людьми, отдавшими отнюдь не в фигуральном, а в буквальном смысле слова свою жизнь за революцию? Разве не учились на их горьких примерах, разве молчаливо не позаимствовали в свою практику что-то из их критикуемых теорий? Я ставлю уклончивое «что-то», но ведь по сути именно они сформировали взгляд на практику революции. Вряд ли можно разделить влияние учителей, которыми ты восхищаешься, но с учением которых порой не согласен, на «положительное» и «отрицательное»? Бутерброд с вареньем невозможно превратить в варенье отдельно и в просто хлеб. Да, Маркс — светило первой величины, солнце, мощно и неуемно освещающее путь. Он дал импульс и формулы, которые определяли решение задачи. Но разве, кроме солнца, не существуют и не светят простые звезды, которые мерцают своим скромным светом и помогают отыскивать дорогу мореплавателю в темное время суток?

Великое дело — в свое время, и, конечно, лучше в юности — прочесть нужные книги. Они предохраняют от сделанных кем-то ложных шагов и повторных ошибок. Потом читать будет некогда, потом читается только необходимое, потом надо действовать. Потому что жизнь — это не рефлексия, а действие. Я будто вижу их живыми, этих «малых революционеров-философов». Они жили и погибли (ни к одному из них не подходит слово «умерли») в разные годы. Вот они, словно философы афинской школы с фрески Рафаэля, идут на меня из-под какой-то арки. В разном платье, с различным выражением на лицах.

Невысокий, тщательно одетый молодой человек в хорошо напудренном парике — Робеспьер. Провинциальный адвокат-архивариус, заставивший слушать себя сначала Учредительное собрание, а потом и всю Францию. Нужно было иметь характер, чтобы непрерывно, изо дня в день ломиться против течения, выступать в атмосфере враждебного внимания, одному против всех или почти всех. Он был близорук, щурился, порой надевал очки. Голос его был негромок. Сейчас кажется, что довольно простенькие мысли высказывал этот застегнутый на все пуговицы человек. Идеи социального равенства, народного суверенитета, политического равенства — идеи эгалитаризма. Погиб на гильотине. В своей речи «О том, как быть с Людовиком XVI» он говорил: «Чтобы найти решение проблем, надо рассмотреть лишь два вопроса: 1. Что разрешает справедливость и что она предписывает? 2. Чего требуют государственные интересы?» Это довольно сильное высказывание почему-то оказалось не забытым мною из собственного раннего чтения. Удивительным образом подобное раннее чтение оказывается школой зрелости.