Смерть у стеклянной струи

Горленко тут же вспомнил напряжение, которое царило вчера вечером у Морских, когда они все вместе обсуждали причастность Константинова. Участие Морского в деле Ирины Галочку, судя по всему, раздражало. Помочь она, конечно, помогла, но разговаривала как бы через силу и все твердила, мол, да, почерк один и тот же, но это вовсе не доказывает, что Константинов врет про женщину в гостинице, как не доказывает и вообще его причастности к убийству. Во всем сквозило, что Галина не столько хочет докопаться до правды, сколько тоже, как Петров, мечтает поскорее забыть это дело, и пойманные уже преступники ее вполне устраивают. Сейчас, наверное, Галина была бы рада, что все ее слова подтвердились.

Другое дело — Света. Она была за правду и, хоть муж иногда забывал о назначенных супругой встречах, не обижалась ни на что и даже бутерброды приносила. «Хоть в чем-то мне везет», — подумал Коля.

— Ой! — В этот же момент, сама того не ведая, Света нанесла Коле сокрушительный удар. — Откуда у тебя этот снимок? — Она смотрела на фото подозреваемой из гостиницы. Кудрявая брюнетка оказалась Светиной знакомой. — Мы на курсах подготовки предвыборных агитаторов познакомились. И, кстати, она шла по тому самому участку, где этот бедный дядя Каша проживает… Она, наверное, его и агитировала идти на выборы… Он нам рассказывал, помнишь?

«Теперь и связь нашлась, — с тоской подумал Коля, взлохмачивая волосы. — Раз эта дамочка с Кондрашиным знакома, он мог ей по пути домой отдать дневник. Случайно встретились, решил прощупать почву, возможно, даже на предмет шантажа. А она потом испугалась всего и… Константинов ни при чем. Два преступления в одном — мои фантазии. Но как я мог так крупно промахнуться? Ведь все сходилось…»

— А что это у тебя на столе? — не зная о терзаниях мужа, как ни в чем не бывало спросила Света.

— Объяснительная Константинова… Нашлась. Я сунул под кепку, чтобы удобнее хранить было, и забыл.

— Все как всегда! — заулыбалась Света. — Пришел сюда, швырнул, небось, кепку от двери на стол и помчался дальше? Скажи спасибо, что листок не выпал, а прилип…

— Не за что тут благодарить, — ощетинился Коля. Не на Свету, конечно. На обстоятельства. — Бумажка эта никакого больше толку не несет. — По инерции он все же взял лист в руки и еще раз пробежался по нему глазами. И тут… — Хотя… Погоди-ка… Да ведь… Если только! — его вдруг осенило. — Не может все быть так логично, но неправда. И если присмотреться и задуматься, то… Послушай! Я, похоже, не ошибся, а перепутал роли… Понимаешь? А теперь все сошлось! Бежим скорее, нам нужно кое-что проверить!

И, позабыв на столе уже и кепку, и папку с фото, и бутерброды, он кинулся к двери.

* * *

В комнате каталогов Морского смущала ее неприступность и слишком хорошая слышимость. С первым он вроде уже справился. Ворчал, теряя время зря и мысленно сокрушаясь, что дома наверняка уже накрыт стол, и круглоглазая Леночка строго интересуется, где же Душка Морской, но все же не сдавался, ходил по кабинетам и разыскал в конце концов ответственную за каталоги Ольгу Ивановну вместе с ключами от ее кабинета. Со вторым было хуже: стена, отделяющая кабинет Ольги от помещения, где трудились монтажники, состояла из какого-то удивительного материала, не только пропускающего звук, но и усиливающего его.

— Поэтому и не сижу тут, на рабочем месте, а обитаю в бухгалтерии, — весело подмигнула Ольга, когда, впустив Морского в пустую комнату, увидела, как он в ужасе вздрогнул от раздавшегося невесть откуда оглушительно громкого чиха. — Тем паче, там от меня есть хоть какой-то толк. Девочкам помощь всегда нужна. Начальство разрешает и даже поощряет, так что претензии про долгий поиск ключей не принимаются. Работайте на здоровье!

— И вам всего хорошего! — захохотали из-за стены.

Ольга ушла, а Морской, хоть и старался полностью сосредоточиться на поисках обещанных Антончику данных, все равно невольно переключался на чужой застенный разговор.

— А вот у нас на фронте случай был трагичный, — басил кто-то из монтажников.

Морской в очередной раз подумал, насколько по-разному воспринимают люди пережитое. Кому-то важно не забыть, необходимо выговориться, а кто-то — вон, к примеру, как Горленко, — молчит и стекленеет при любом вопросе о войне. Однажды, правда, года через три после Победы, Морской невольно стал свидетелем того, как Коля, получив приглашение на встречу фронтовиков, скомкал его и выбросил, а Света умоляла, мол, сходи. Тогда Николай твердо сказал «нет» и вдруг осипшим голосом добавил: «Ты же знаешь, все настоящие мои фронтовые товарищи погибли. Все до единого, и даже мой Тумаркин. Те, кому есть с кем шумно вспомнить, — пусть идут. А я с чужими не хочу, а со своими мысленно и так всегда на связи». И Света отступила, а Морской, корректно сделав вид, что разговора этого не слышал, расспрашивать не стал.

— Представьте только! — продолжали за стеной. — Боец был семижильный. Прошел через такое — страшно вспомнить — и ни царапинки, живехонек, как будто не солдат, а машина какая-то. Но однажды, на привале, такая глупость с ним произошла…