Смерть у стеклянной струи

— Так это из-за денег? — Сейчас, конечно, это был вопрос для всех критичный, но пессимизма Морской не разделял. — Дочь, деньги — штука временная. Да, в меньшей степени приходящая, чем нам хотелось бы, и в большей преходящая, но… Знаешь, мне ставку редактора монтажа утвердили. Какая-никакая, а прибавка. Я подстрахую вас с Олегом и Леночкой. И пиджаки ведь можно не перешивать. Ходи как все — другие как-то же справляются без денег. — Тут Морской вспомнил свои предыдущие споры с дочерью и понял, что зря повторяется. — Да, знаю, ты считаешь, что современный человек должен делать этот мир лучше и украшать реальность, начиная с себя. Но…

— Все это мелочи и дурость, я согласна, — второй раз за день Лариса проявила неожиданную покладистость. Явно копила силы, дабы крепко спорить в главном.

Кругом шумели и улюлюкали, гонка началась, но Морскому было уже не до чужих соревнований. Чтобы не выделяться, они с Ларисой облокотились на перила и, тесно прижавшись друг к другу, невидящими глазами смотрели на дорожки.

А сами продолжали разговор.

— Как ты не понимаешь! — После короткой паузы Лариса заговорила резко и тяжело. — Так дальше жить нельзя! Ты в опале, я растоптана, на Олега в его ТЭЦ тоже все косо смотрят. И из-за меня, и из-за наших друзей. Уже, наверное, месяц, не слишком-то таясь, за Олегом все время ходят двое в штатском… Это плохо кончится. Даже соседи понимают, что нам конец. Усердно строчат жалобы, чтобы лишить нас комнаты. Мне черновик попался на глаза. Дословно: «У этих евреев всего 9 метров, а антипатриотичная зараза распространилась на всю квартиру: они скупляются всяким импортом, и саксофон у них — иностранный, как, наверно, и они сами в душе». Такие опусы, ты представляешь?

— Дочь, я прошу, не обращай внимания и не драматизируй, — Морской сдаваться не спешил. — Сейчас такие времена. За всеми ходят, на всех строчат, всем несладко. Но это же пустое. Мы сильны, потому что мы ни в чем не виноваты. Бросать свой город? Уезжать из-за того, что кто-то в нем подвинулся умом? Да слишком много чести этим людям, которые в душе-то — барахло…

Тут он вспомнил, что подобная паника с Ларисой уже однажды приключалась. На следующее утро после ареста Ларочкиного отчима Якова, когда Веру забрали для дачи показаний и было неясно, отпустят ее или тоже арестуют, Лариса примчалась к отцу, рассказала о случившемся и попросила… нет, не хлопотать в инстанциях, а позаботиться о внучке, когда саму Ларису «загребут». Так и твердила убежденно: не «если», а «когда».

Но все ведь обошлось. Даже Яков в итоге попал не в какой-то страшный лагерь, а в НИИ тюремного типа — в простонародье «на шарашку»…

— В конце концов, — начал Морской, — в прошлый раз, когда у тебя были подобные настроения, все закончилось относительно спокойно.

— Ничего еще не закончилось, — упрямо прошептала Лариса. — Именно поэтому я уезжаю. Через неделю. У нас уже билеты и бумаги на руках. Прости, я ничего не говорила раньше, пока было неясно, одобрят ли наши кандидатуры в Сыктывкаре — это столица Коми АССР, той автономии, где Воркута… Но теперь все решено. И я не о благословении тебя прошу, а об одолжении. Поговори, пожалуйста, с мамой Верой. Она не хочет отпускать с нами Леночку! И не отпустит, ты же ее знаешь. — Она говорила четко и без эмоций, как заведенный автомат. Тем яснее было, что каждое слово стоит ей гигантских сил. — Я понимаю, что сейчас, пока мы едем в никуда и не устроены, ребенку лучше жить у бабушки. Но потом, когда мы обживемся, я хочу забрать дочь. А мама говорит «никогда не отпущу». Повлияй на нее, прошу…

Повлиять на Веру? Морскому вдруг представилось, что ради блага Ларисы он должен зайти в клетку с тигром. Зашел бы? Скорее всего, да: понимать, что дочь раз в жизни о чем-то попросила, а ты отказал — себе дороже. Но ничего хорошего это точно не принесло бы. Вера и раньше-то особо никого не слушала, а в последнее время и вовсе при попытках завести с ней разговор закатывала глаза, говоря: «Только не начинай!»… Как можно было думать, что Морской сможет ее в чем-то убедить? Тем более, так думать не могла прекрасно знающая мать Лариса…

Теперь все это выглядело словно какой-то глупый розыгрыш. Морской неуверенно покосился на дочь.

— Первое апреля — никому не верю? — спросил он с ужасом от того, что Лариса может так жестоко шутить. И пришел в еще больший ужас, когда она отрицательно замотала головой.

— То есть, — он еще на что-то надеялся, — ты собралась уезжать, и я должен убедить Веру согласиться в будущем отпустить с тобой Леночку? А если мне не удастся, то…

— Я все равно уеду, — отчеканила дочь, и в глазах ее появились слезы. — Но с вдребезги разбитым сердцем. Ты за?

Это был запрещенный прием, и Морской, конечно, не выдержал.

— Хорошо, я поговорю с твоей матерью. Толку не будет, но я приложу все усилия…