Смерть в Берлине. От Веймарской республики до разделенной Германии

Иная картина вырисовывается, если не рассматривать берлинскую и вообще германскую общественность как пассивного заложника замыслов и прихотей режима, как всего лишь объект его лживых пропагандистских кампаний, а задуматься о немецкой культуре при нацизме как об историческом комплексе, который построен на старых ценностях, переосмысленных для новых обстоятельств и новых принципов под маской вневременных сущностей. Если принять во внимание изменения в культуре смерти, начавшиеся на раннем этапе Третьего рейха, можно увидеть желание режима поминать гражданскую смерть как имеющую прямое отношение к тем представлениям о смерти, которые вырабатывались на протяжении всей истории нацистской Германии в целом. В этих представлениях подчеркивалась незначительность индивидуальной жизни по сравнению с жизнью коллектива и одновременно – спасительное свойство индивидуальной смерти как принесения себя в жертву. Нацистские церемонии в честь погибших на войне то и дело подчеркивали аутентичность и «достоинство» в скорби. В них противопоставлялись «славословие» и «скупые слова»437; наделялись существенным весом преобразующая сила смерти, коллективное бессмертие, смерть как всего лишь одно из проявлений жизни. Важно также вспомнить, что в той или иной форме многие из этих идей уходят своими корнями далеко в прошлое. Так что приравнивание гражданских смертей к солдатским и поминание их в идеологически возвышенном стиле не были просто попыткой извлечь из них политическую пользу, хотя, конечно, нельзя исключать и этого мотива; этот подход был также направлен на придание гражданской смерти привычной значительности – через ритуал, язык и символику в рамках понимания смерти, принятого в немецкой культуре.

Тем не менее некоторые немцы возражали против попытки приписать те же смыслы смертям гражданских лиц, что и смертям солдат, но не обязательно из тех соображений, которые можно было бы предположить. Уже в начале 1942 г. среди нацистских чиновников местного уровня развернулась полемика о том, допустимо ли появление Железного Креста в некрологах гражданским лицам, погибшим в результате бомбардировок. В январе того года партийная канцелярия сообщила Gauleiter [нем. гауляйтеру], что в случае с «Volksgenossen [нем. соотечественниками], убитыми в ходе воздушных налетов», допустимо не только появление Железного Креста в некрологах, но и захоронение на почетных участках кладбищ, отведенных для убитых солдат438. Другие чиновники возражали. «Много жертв бомбардировок [погибает] в результате собственного идиотизма и поведения, в котором виноваты они сами», – писал один из них. «В газетах постоянно сообщают о случаях», когда целые семьи гибнут потому, что отказываются пойти в подходящее бомбоубежище, и «население не поймет, если этих мертвых поставить на один уровень с солдатами посредством [использования] Железного Креста»439. После Сталинграда, в апреле того же года, Министерство пропаганды постановило: термины «павший» и «раненый» в некрологах должны отныне использоваться только применительно к солдатам. Чиновники министерства решили, что «иначе не поймут» их семьи440. Также было запрещено использование в гражданских некрологах Железного Креста441.

Другими словами, некоторые немцы, несмотря на растущие потери среди гражданского населения, продолжали настаивать, что смерти на поле боя должны почитаться превыше всего. Они отказывались уравнивать смерть солдат и гражданских не только потому, что возражали против использования этих потерь в политических целях, но и потому, что смерти солдат для многих репрезентировали более высокий уровень преданности делу войны, нежели зачастую пассивные смерти жертв бомбардировок. По этой причине, а также потому, что они составляли подавляющее большинство погибших в войну, солдаты оставались в центре многих коммеморативных усилий режима. Так, хотя режим настаивал, что каждый член германского расового сообщества – потенциальный герой, «умерший за Германию, германскую расу, германские права и германское учение»442, многие немцы требовали различать разные типы смерти и, кажется, сохраняли ясно осознаваемую преданность идеалу смерти на поле боя.

ХРУПКОЕ ПЕРЕМИРИЕ МЕЖДУ ОБЫЧАЕМ И НЕОБХОДИМОСТЬЮ