Смерть в губернской гимназии

– Богородицкий прав – у меня нет опыта, чтобы считать иначе, – покаялся Черкасов. – Но, по-моему, нужно рассматривать все возможности, пока с момента убийства прошло мало времени и есть шансы быстро задержать преступников.

– Полностью с тобой согласен. Поэтому сейчас мы с тобой доиграем партию и пойдем навестим моего уважаемого коллегу Снегирёва. Он работал с Нехотейским дольше других, не имеет никаких причин питать к нему дружеских чувств, а значит, если кто и может рассказать нам что-то интересное – то это Иван Степанович. Тем более, что партию мы уже доиграли – тебе мат! – довольно объявил Руднев.

***

Взглянув на Ивана Степановича Снегирёва, Константин понял, почему директор гимназии Керенский описал его, как очень робкого человека. Учитель был феноменально неуклюж – в свои 50 с лишним он сохранил подростковую нескладность. Казалось, все его худое тело состоит из ломаных линий, соприкасающихся друг с другом под очень странными углами. Когда Снегирёв шел или жестикулировал, он делал это скованно, словно боясь, что его острые локти или плечи заденут какую-нибудь хрупкую вещицу поблизости – и в этом случае разобьется либо вещица, либо сам Иван Степанович. Волосы его были полностью седыми, но при этом пышными и не поддающимися расческе. Глаза его чуть испуганно взирали на собеседника то поверх стеклышек пенсне, то сквозь них.

Жил Иван Степанович один, поэтому, пригласив гостей устроиться за столом в гостиной, он ринулся на кухню, готовить чай. Обстановка в его одноэтажном домишке была спартанской. Снегирёв явно стремился к образу «благородной бедности» – несмотря на явную стесненность в средствах, порядок в его жилище царил идеальный.

– Итак, господа, чем обязан вашему визиту? – уселся напротив гостей учитель.

– Иван Степанович, я думаю, вы уже знаете о кончине Нехотейского, – аккуратно начал Павел.

– Да, увы, увы, бедный Николай Михайлович, – кивнул Снегирёв.

– Мой друг, Константин Алексеевич, сейчас участвует в дознании обстоятельств гибели господина Нехотейского. Насколько я понимаю, по долгу службы вы достаточно близко общались с Николаем Михайловичем. Прошу вас, расскажите, каким он был человеком.

– Ох, ну что вы, «довольно близко» – это не про наше общение с Николаем Михайловичем, – махнул рукой Снегирёв, но от Черкасова не укрылось, как нервно забегали глаза учителя. – Все наши сношения носили исключительно профессиональный характер. Боюсь, не смогу рассказать ничего, представляющего интерес для следствия.

– Полно вам, Иван Степанович, – чуть наклонился в сторону коллеги Руднев. – Никто в гимназии не прослужил дольше вас и нашего «цербера»-Амплеевича, но он ничего полезного нам не расскажет, ибо считает, что учитель, который кричит на учеников и угрожает им всеми карами небесными – это настоящий учитель. Он и мысли не допускает, что Нехотейский был, простите мне мою откровенность, неприятным и не совсем порядочным человеком. Я доподлинно знаю, что вы с Нехотейским не сходились во взглядах. Все, что вы можете нам рассказать о нём, никаким образом Николаю Михайловичу уже не повредит, но может помочь полиции изобличить убийцу. Прошу вас, Иван Степанович.

Снегирёв ссутулился и некоторое время молчал. Константин уже хотел предложить другу уйти, но тут преподаватель, не поднимая глаз, тихим голосом произнес:

– Вы не представляете, что за человеком был Нехотейский. Он не был всего лишь неприятным и не совсем порядочным, нет. Он был страшным человеком. Злым. Я не знаю, откуда взялась эта его черта, когда она появилась. Я просто знаю, что он ненавидел весь мир. Всех и каждого. Это какая-то иррациональная ненависть. Он был мертвецом внутри, понимаете? Он ненавидел окружающих потому, что они, в отличие от него самого, были живыми. Этот человек не знал любви, дружбы, привязанности, радости. У него была только ненависть. И пороки, которые он удовлетворял.

Голос Снегирёва окреп, он поднял голову и теперь смотрел прямо на сыщика и его друга, переводя глаза с одного на другого. В его взгляде был отчаянный блеск человека, смертельно напуганного, что его не поймут или не воспримут всерьез.