Смерть в Кесарии

— Розенфельд сообщил мне, что знает о слежке со слов жены, — теперь, решив рассказать все — или почти все — Габи внезапно успокоился. Голос его стал ровным, почти без интонаций. — И что у него ко мне есть деловое предложение. Я подумал, что речь опять пойдет о слежке за кем-то. Мне даже стало смешно, на какое-то мгновение: я подумал, что он хочет теперь проследить за женой — в отместку. Но… — Гольдберг замолчал и снова опустил голову.

— Но?

— Речь шла о совсем другом.

— О чем же?

— Об убийстве, — вполголоса пояснил Габи. — Или о самоубийстве. Словом, он показал мне страховой полис.

— Минутку! — Розовски остановил Гольдберга, быстрыми шагами прошел в свой кабинет и тут же вернулся с листом бумаги. — Этот? — спросил он.

Габи взял в руки документ, пробежал глазами, кивнул.

— Именно. Ари… в общем, этот человек… он сказал, что очень болен, что жить ему осталось недолго. Рак или что-то в этом роде. Врачи гарантируют максимум два месяца. И что он хочет обеспечить жену. Какая разница — двумя месяцами раньше, двумя месяцами позже. Он просит меня помочь ему в этом.

— То есть, убить?

Габи поежился. Ему не нравилось это слово, ему не нравилось чувствовать себя преступником, он не желал считаться убийцей. Все это можно было прочесть на его побледневшем лице.

— И ты согласился, — Розовски досадливо покачал головой. — Габи, Габи…

— Но это же не было убийством! — Гольдберг упрямо наклонил коротко стриженую голову. — Я просто хотел помочь человеку. В конце концов, некоторые врачи практикуют эвтаназию…

— Эвтаназию? — Розовски фыркнул. — Это выстрел в висок ты называешь эвтаназией?

— Ну, не совсем, конечно, но…

— К тому же — тридцать тысяч? — насмешливо спросил Натаниэль.

— Откуда ты знаешь?

— Накануне смерти Розенфельд снял со своего счета именно такую сумму.

— Погоди, — Алекс изумленно смотрел то на одного, то на другого. — Значит, это сам Розенфельд организовал собственную смерть?

Розовски отрицательно качнул головой.

— Вовсе нет, — ответил он. — Это Габи так думал. До определенного момента…

— Я хотел… — начал было бывший стажер.

— Помолчи, — поморщился Розовски. — Дальше я знаю. Ты пришел к вилле, выстрелил в человека… Я хочу знать: кем был тот, кто заключил с тобой эту чертову сделку — там, в кафе на Рамбам? Ты знаешь его?

— Нет, я его больше не видел.

Розовски протянул Габи еще один листок, с карандашным наброском.

— Этот?

Габи переводил испуганный взгляд с рисунка на сосредоточенное лицо детектива.

— Этот? — Розовски повысил голос.

— Да, этот.

— Чей это портрет? — спросил Алекс, не отходя от двери. — Покажи, мне не видно… И откуда он у тебя?

— Портрет Шмуэля Бройдера, — ответил Натаниэль. — Мне его вчера нарисовал один знакомый художник с улицы Рамбам. По памяти. На, смотри, — он передал рисунок Маркину.

— Почему именно его?

— Я попросил нарисовать человека, с которым он однажды видел нашего Габи. За несколько дней до смерти Розенфельда… Ты помнишь — Баренбойм видел Шмулика в Кесарии, выходящим из дверей виллы Розенфельда? — спросил Розовски у Маркина. — Зеев решил, что они приятели. На самом-то деле, Розенфельда тогда вообще не было в Израиле. А Бройдер изображал его для нашего незадачливого сыщика. Чтобы при следующем разговоре — том самом, главном, Габи принял всю историю за чистую монету. И просчитались они, пожалуй, только в одном. Габи — не профессиональный убийца. Он не мог преодолеть чувства болезненного любопытства — взглянуть на дело рук своих. Верно? — спросил Розовски у Гольдберга.

— Да. Я вошел в кабинет… после выстрела… — Гольдберг запнулся, проглотил слюну. — Там… там лежал совсем другой человек… Не тот, с которым я встречался… Это было шоком, Розовски!

— Еще бы, — Натаниэль кивнул. — Мгновенно превратиться из чуть романтичного помощника рыцаря-мужа в убийцу неизвестного человека. И тогда ты решил инсценировать самоубийство?

Габи кивнул.

— Мне больше ничего не пришло в голову. В сейфе лежал револьвер. Точно такой же, как тот, который мне вручил Бройдер — в кафе. Я вышел в сад, выстрелил из него в землю, потом вернулся и положил под руку убитому. Хорошо, что это были револьверы — гильзы остались в барабане, не пришлось искать, как было бы в случае с пистолетом…

— Но ведь экспертиза могла бы определить, что стреляли из другого револьвера.

В голосе Гольдберга появилась легкая насмешка, когда он ответил:

— Экспертиза? Не ты ли учил меня не доверять экспертам, поскольку те слишком субъективны и самоуверены. Револьвер той же системы и того же калибра, пуля деформирована, стреляная гильза в барабане… Какая экспертиза, Натан? Любой эксперт будет загипнотизирован уликами.

— Ученичек… — Розовски криво усмехнулся. — Говоришь так, будто я должен гордиться твоими способностями. Но он прав, — Натаниэль повернулся к Маркину. — Единственным проколом оказалась левая рука. Наш друг не знал, что Розенфельд был левшой.

— Естественно. Я же видел его впервые в жизни…

— А второй револьвер?

— Унес с собой.

— Та-ак… — Розовски подошел к столику, помедлил немного, потом налил коньяку в пустую рюмку. Протянул рюмку Габи. Тот молча выпил.