Смерть в Миракл Крик

– Мэтт, что ты тут делаешь? – повторил Пак и вжался руками в кресло, словно пытаясь встать. Мэтт вспомнил рассказ Янг, что ни она, ни врачи не понимают, почему Пак до сих пор не может ходить, ведь его нервы не повреждены. И сейчас он понял: Пак притворялся парализованным, а теперь он собирался встать и напасть на него.

– Мэтт? – еще раз позвал Пак, снова вдавливая руки в коляску. Каждый мускул в теле Мэтта напрягся, он отступил, готовый сбежать, но тут Пак – все еще сидя – выкатил кресло из-за огня. Видя теперь Пака полностью, Мэтт понял, что Пак давил так руками для того, чтобы вытащить кресло из гравия.

Мэтт прочистил горло.

– Я возвращался из суда и подумал вас навестить, поскольку вас не было на заседании. У вас все в порядке?

– Да, все хорошо, – Пак метнул взгляд на бочку с мусором и пояснил: – Это в честь дня рождения Мэри. Ей восемнадцать. В Корее есть традиция сжигать детские вещи. Это такой символ взросления.

– Вау, – отозвался Мэтт. Он никогда о подобном не слышал, хотя бывал на дюжине корейских празднований восемнадцатилетия.

Пак словно прочитал его мысли, поскольку сказал:

– Может, это только в моей деревне? Янг не слышала о такой традиции. А ты?

– Нет, но мне она нравится. Племяннице Жанин скоро исполняется восемнадцать. Я ей расскажу, – сказал Мэтт, вспоминая, как родители его жены тоже так делали – придумывали какую-нибудь «древнюю традицию», чтобы прикрыть ложь. Он посмотрел на Мэри через плечо Пака и поздравил ее с днем рождения.

– Спасибо, – она взглянула на бочку, потом опять на него, покачала головой. – Жанин… она тоже с тобой?

Она еще раз покачала головой и нахмурилась, расширив глаза, он не мог определить, в мольбе или в угрозе. В любом случае он понял, что она хотела сказать. Главный ее посыл был «Не надо рассказывать Жанин, что они что-то сжигали». А имела ли она в виду «Пожалуйста» или «А не то», ему было все равно.

– Да, она ждет в машине, – ответил он, понимая, уже произнося эту ложь, что он, похоже, вывернется из неприятной ситуации. – Мне пора, не то она начнет волноваться. Ладно, я рад, что у вас все хорошо. Увидимся завтра, – сказал он и повернулся уходить. – Еще раз с днем рождения, Мэри.

Он чувствовал на своей спине их взгляды, но не оглядывался. Просто шел дальше, мимо дома, через заросли, мимо развалин ангара и в машину. Он заперся, завел, тронулся с места, вдавил газ и умчался прочь.

Тереза

Она осталась в зале суда одна. После суматохи последних десяти минут – Элизабет кричала про кошку, помощники Шеннон вытаскивали ее, судья стучал молоточком и объявлял перерыв на ланч, все ломанулись наружу, стараясь не попасть под ноги репортерам, бегающим и разговаривающим по телефонам, – Терезе была нужна тишина. Молчание. И больше всего, одиночество. Она не хотела выходить из зала и встречаться с женщинами, которые там (она была уверена) бродили от кафе к кафе, собирая сплетни. Конечно, они будут осторожно прикрывать свою болтовню притворной обеспокоенностью, ради внешнего желания, чтобы справедливость в отношении Генри (с ним так долго жестоко обращались!) и Китт (пятеро детей, да она святая!) восторжествовала, хотя на самом деле испытывают ликование и возбуждение, свидетельствуя, как другому больно.

Она совершенно не хотела покидать тишину пустого зала суда. Если бы еще не температура. Когда все собирались внутри, становилось жарко, старые кондиционеры не справлялись с теплом потной толпы, поэтому она выбрала платье с короткими рукавами и не надела колготки. Но в пустой комнате быстро становилось холодно. А может, это холодок, вызванный просмотром видеозаписи с Генри? Может, такое ощущение вызвала мягкая идеальная кожа ребенка, без прыщей, морщин и других потрепанностей жизнью, или то, как он говорил, что «кошка» его ненавидит и поэтому исцарапала, а потом Элизабет впала в истерику и призналась, что не было никакой кошки. А это означало… что? Что она была той кошкой? Терезу передернуло, она потерла плечи руками. Руки были липкими, отчего дрожь усилилась.

Широкий луч солнечного света лился из правого окна. Она пересекла проход к освещенному месту, прямо за столом прокурора, где она сидела раньше. Она села лицом к солнцу, закрыла глаза и подставила лицо теплу. Ослепляющая белизна проникала сквозь закрытые веки, от чего перед глазами плясали и кружились красные точки. Гул кондиционеров стал казаться громче. Словно волны в раковине, белый шум наполнял все, отскакивая от барабанных перепонок, создавая ощущение неземного шепота, напоминая призрачный голос Элизабет. Не было никакой кошки. Не было никакой кошки.

– Тереза? – позвал голос сзади. Янг заглядывала в полуоткрытую дверь, как ребенок, который боится зайти без разрешения.

– А, привет, – сказала Тереза. – Я думала, вас сегодня не будет.

Янг ничего не ответила, только закусила нижнюю губу. Она была одета в нечто, напоминавшее ночную сорочку и штаны, а не обычные брюки с блузкой. Волосы, как всегда, собраны в пучок, но неопрятный, с выпадающими прядями, словно она так спала.