Смерть в Миракл Крик

Это любимая часть дня Янг. Рано утром, так рано, что ночь еще не отдала всех своих позиций. Луна сияла, но не полная луна, а только тонкий серп, отбрасывавший на субмарину тусклый свет. Янг даже толком не видела эту субмарину, не различала обгоревшых стен, облезшей краски, заостренных зубов разбитых иллюминаторов. Она видела только очертания, и в этом свете (а точнее, в полумраке) подлодка казалась такой же, какой была год назад, свежевыкрашенной и блестящей.

В 6:35 эта многострадальная барокамера все еще казалась темным нечетким овалом, но вдалеке небо уже светлело. Янг подняла взгляд на облака, уловила отблеск персика в серости, вспомнила, как ее дезориентировали облака при перелете из Сеула в Нью-Йорк, когда она впервые летела на самолете. Она смотрела в иллюминатор, наблюдая, как ее родина тает вдалеке по мере того, как самолет поднимается в толщу облаков. Когда они вынырнули сверху, она восхищалась красотой их бескрайности, единообразием их вариаций, закономерностью в случайностях, а они простирались до самого горизонта. Она смотрела на гладкое металлическое крыло, слегка подрагивавшее по мере того, как оно процарапывало размытые края облаков, прежде чем идеально точно разрезать пушистые комочки. И Янг испытала тогда мерцающее чувство ошибки, что ей не место в небе. Лишней гордыни. Странности отказа от естественного места в мире, обмана гравитации при помощи чуждой машины, перемещения на другой континент.

В 6:44 небо стало розовато-пурпурным, темнота ночи боролась с солнцем и проигрывала. Стали видны обгоревшие пятна по бокам камеры, но все еще было темно. Они больше походили на тени, наросты мха на металле, вписывали машину в пейзаж.

В 6:52 небо стало нежно-голубым, цвета комнаты новорожденного. Ярко-синяя краска субмарины, некогда сверкавшая, теперь казалась изъеденной оспинами.

В 6:59 яркие лучи солнца проникли сквозь плотную завесу и сразу же ударили в субмарину, словно на сцене зажглись прожекторы, чтобы осветить звезду шоу. На секунду субмарину окружило свечение, скрывая ее несовершенства. Но Янг смотрела не отрываясь, заставляя зрачки быстрее сжаться и приспособиться. И она увидела подтверждение преступления: везде черная сажа, стекло в иллюминаторах расплавилось, словно субмарина плакала, весь корпус покосился, как старичок с палочкой.

Она закрыла глаза. Вдох, выдох. Прошло уже больше года, но запах пепла и горелой плоти надежно въелся в стены, смешивался с утренней росой и распространял угольную вонь. А может, все это игра ее воображения? Сознание подсказывало, что крошечные частички залетали ей в легкие и, может быть, в этот самый момент она вдыхала клеточки людей, сгоревших в этой камере.

Она бросила взгляд в сторону ручья. Воды не было видно, она пряталась под толстым покровом хаотично разбросанных ярко-красных и желтых листьев, похожих на беспорядочно разбрызганные капли красок. Она представила себе, как Мэри сидела за теми деревьями, свешивала ноги в сантиметрах от воды, курила и смеялась с Мэттом Томпсоном, а однажды вечером он повалил ее и надругался. И потом, другим вечером, на нее наорала его жена, обозвала потаскушкой. Шлюхой.

Забавно, прежде, чем Мэри полностью во всем призналась, а ей пришлось повторять все множество раз – Эйбу, государственному адвокату, выносившему приговор судье в деле о признании вины в жестоком убийстве и поджоге, – Янг верила, что Мэри должна принять то наказание, которое ей определят. Но сейчас, когда Мэри и Пак были в тюрьме, она размышляла, действительно ли справедливо, что Мэри теперь ожидали многие годы в тюрьме – минимум десять, а столько людей, внесших свою лепту в ход событий той ночи, не получили ничего. Да, огонь разожгла Мэри. Но она бы этого не сделала, не солги ей Жанин, что сеанс уже завершен и Мэтт уехал. Она не смогла бы этого сделать, если бы Пак не оставил там сигарету и спички. А Мэтт вообще был первопричиной всего. Если бы не он, не его действия и ложь перед Мэри и Жанин, они бы не сделали того, что сделали. Даже сигарета под кислородным шлангом принадлежала Мэтту, она была из его кучки мусора в трухлявом пне. И все же суд рассудил, что Жанин была лишь свидетелем, ее ни в чем не обвинили. Пак и Мэтт ничего не получили за свою роль в поджоге. Пака осудили на четырнадцать месяцев тюрьмы, а Мэтт получил условный срок с условным освобождением, оба за обман и введение суда в заблуждение. Она слышала, что Мэтт с Жанин разводятся, и ее это немного утешило. Но как она ни пыталась убедить себя, единственным оставшимся без наказания действием, которое она не в состоянии была простить, оставалось поведение Мэтта с ее дочерью.

И еще она сама. Как много она могла и должна была бы сделать иначе в разные моменты времени. Если бы она осталась в ангаре и вовремя перекрыла кислород… Если бы она не лгала Эйбу на протяжении года… Более всего, если бы она призналась во всем Элизабет в тот последний день… Она рассказала все это Эйбу, умоляла и ее отправить в тюрьму, но он заявил, что все ее действия имели лишь косвенное значение, и отказался выставлять обвинения.