Смерть в Миракл Крик

Ледяная жидкость прошла вниз, обжигая горло и устраиваясь в горячем бассейне живота. Почти мгновенно тепло разлилось по телу до кончиков пальцев, клеточка за клеточкой, как эффект домино: длинный сложный узор из тысячи костяшек, падает одна деталь за другой, но так быстро, что между падением первой и последней проходит лишь пара секунд.

Мэтт еще раз поднес бутылку ко рту, когда вошла Жанин.

– Поверить не могу, что ты это сделал, – сказала она.

Он медленно отставил бутылку. Язык покалывало, он почти онемел.

Жанин отобрала у него бутылку и резко поставила на стол, он поморщился от громкого звона стекла о гранитную столешницу.

– Эйб сообщил: ты утверждаешь, что это я позвонила в страховую. Какого черта ты говоришь такое, тем более прокурору? Как ты вообще мог такое подумать?

Мэтт думал было возразить, объяснить, что он не совсем это сказал, только, что есть такая возможность, но какая разница? Зачем ходить вокруг да около, если можно сразу перейти к делу? Он посмотрел на Жанин, набрал воздуха в легкие и сказал:

– Я знаю, что ты делала вечером перед взрывом. Ты встречалась с Мэри.

Ощущение, что он листает книгу по распознаванию эмоций, по которой Элизабет занималась с Генри, где каждая картинка отражала одну эмоцию. Потрясение. Паника. Страх. Любопытство. Облегчение. Все промелькнуло на лице Жанин и наконец оставило последнее чувство: обреченность. Она отвела взгляд.

– Почему ты мне не рассказывала? – спросил Мэтт. – Ни слова за целый год? О чем ты думала?

Лицо Жанин изменилось. Защитная маска слетела, ей на смену пришло совершенно иное выражение, казалось, перед ним уже другой человек. Как бык, готовясь к нападению, опускает подбородок, сужает зрачки и приобретает совсем иной вид, так и Жанин мгновенно изменилась, почувствовав, что сдерживаемый гнев вскипел и готов воспламениться.

– Это ты мне говоришь, как себя вести? Да ты серьезно? А как насчет твоих сигарет и спичек, записок, которые ты писал несовершеннолетней девчонке? Ты как-то не спешил прийти ко мне облегчить душу. Так кто тут хранит обличительные тайны?

Слова Жанин сосульками пронзали окружавшее его алкогольное тепло. Конечно, она права. Кто он такой, чтобы строить из себя добродетель? Это он все начал, прятки, ложь, секреты. Он почувствовал, как каждый мускул сдулся и опал, от бровей и до икр ног.

– Ты права, – сказал он. – Мне давно следовало все рассказать.

Его притворное извинение, кажется, выпустило гнев Жанин, морщины вокруг бровей смягчились по краям.

– Так расскажи. Все.

Забавно, он страшился того момента, когда ему придется рассказать ей о Мэри, и вот, момент настал, а ему было так легко. Он начал с правды, поведал ей, как нервничал из-за всей этой истории вокруг бесплодия, как спонтанно купил сигареты, возможно, в знак протеста. Это признание ослабляло его позицию в споре, да и в браке в целом, но ложь такая штука: если что-то действительно нужно спрятать, то необходимо замаскировать это зернами постыдной правды. Как же легко оказалось закрепить ложь среди эпизодов уязвленной гордости, а потом переплести детали, чтобы создать достоверный рассказ. Он сказал, что Мэри застала его курящим у ручья, и он разрешил ей тоже взять сигарету, хотя она еще маленькая (правда), что он чувствовал себя виноватым (правда, хотя дело и не в курении) и решил больше так не делать (ложь), а потом она попросила его купить еще сигарет для нее и ее друзей (ложь), и она стала оставлять ему записки, в которых просила встретиться (правда), принести ей сигарет (ложь), но он не обращал на них внимания (ложь), он получил, наверное, с десяток записок (правда), когда наконец решил положить всему конец (правда, хотя, опять же, дело не в курении) и отправил ей ту последнюю записку, в которой хотел со всем покончить и просил встретиться тем вечером в четверть девятого (правда).

– Получается, сигареты, которые я нашла – те самые, которые ты купил в первый день? – спросила Жанин.

Мэтт согласился, да, конечно, он купил всего одну пачку (ложь). А потом сказал то, что было правдой в наибольшей и наименьшей степени одновременно:

– По крайней мере, это было только один раз.

Правда здесь заключалась в том, что «это» случилось всего один раз, жуткий, унизительный, когда они отмечали день рождения Мэри, и она споткнулась и упала на него. А если вести речь о курении, это было ложью.

Он договорил, и Жанин с минуту молчала. Она сидела по другую сторону стола и смотрела на него, не говоря ни слова, словно пытаясь прочитать что-то у него на лице. Он не отводил взгляд, смотрел ей прямо в глаза, словно спрашивая, рискнет ли она не поверить ему. Наконец она отвела взгляд и сказала:

– Почему ты не рассказал обо всем вечером накануне взрыва, когда я нашла ту записку?

– Ты ее знаешь. Мы дружим с ее родителями, и ты могла посчитать своим долгом им все рассказать, а мне не казалось это такой серьезной вещью. Досадно, да, но… – он пожал плечами. – А как ты узнала? В смысле, что это не интерн?

– На следующий день я проходила мимо твоей машины на больничной парковке и увидела записку на сиденье с просьбой о встрече в 20:15.