Смерть в овечьей шерсти

– Тогда какого черта вы наплели здесь всякой ахинеи?

2

– Вот видишь! – вскричала Урсула. – Я же тебе говорила.

– Могу сказать только одно: я чрезвычайно рад, что мистер Аллейн считает ахинеей мою исповедь, которая далась мне немалым трудом, – сухо произнес Фабиан.

– Мой дорогой, – поспешил ответить Аллейн, – ни минуты не сомневаюсь, что с вами случались эти жуткие приступы. Я просто неудачно выразился и приношу свои извинения. Я хотел сказать, что вы сделали несколько поспешные выводы. Не буду утверждать, что нельзя совершить преступление, находясь в определенном патологическом состоянии, но в данном случае я абсолютно уверен – вы просто физически не могли его совершить.

– У меня было десять минут.

– Совершенно верно. Десять минут. За это время вам надо было пройти пятую часть мили, нанести удар и – простите за неприятные подробности, но без них не обойтись – задушить свою жертву, вытащить из пресса изрядное количество шерсти, связать тело, свалить в пресс и завалить шерстью. Даже в сознании вы вряд ли справились с этим за столь короткое время. И не говорите мне, что вернулись туда позже, уже с ясной головой, чтобы замести следы преступления. Вы ведь его не помнили! Есть еще кое-какие детали. На вас были эти же белые фланелевые брюки? Прекрасно. И в каком они были виде, когда вы пришли в себя?

– Все в земле. Я же свалился на грядки с кабачками.

– На них не было шерсти? Или каких-нибудь других пятен?

Урсула вскочила и отошла к окну.

– Рассказывать? – спросил Фабиан, глядя на нее.

– Конечно, нет. Это может подождать. Хотя нет, мы же сами этого хотели. Продолжай. Со мной все в порядке. Я просто хочу покурить.

Она стояла к нему спиной. Ее голос звучал как бы издалека и никак не выдавал ее чувств.

– Давай покончим с этим, – вдруг предложила она.

– Вы, вероятно, помните, что убийца, как считают, воспользовался комбинезоном Томми Джонса и рукавицами, которые были в кармане, – начал Фабиан. – Комбинезон висел на гвозде рядом с прессом. Когда Томми надел его на следующее утро, он увидел лопнувший шов и кое-что еще.

– Если эта версия верна, а мне она кажется весьма вероятной, на переодевание следует накинуть еще пару минут, – проговорил Аллейн. – Вы могли и сами об этом догадаться, когда до бесконечности прокручивали эту ситуацию у себя в голове. К тому же, чтобы попасть в сарай, не привлекая внимания всех находившихся в саду, вам пришлось бы идти кружным путем либо через дом, либо по боковому газону. Вы не могли воспользоваться нижней дорожкой – там вас заметили бы мисс Линн и мисс Харм. Перед ужином я по-пробовал пройти напрямую от огорода к стригальне, и это заняло у меня две минуты. В вашем случае прямой путь был невозможен. Если идти в обход, это займет три-четыре минуты. Значит, для совершения убийства остается в лучшем случае четыре минуты. Стоит ли удивляться, что я назвал вашу версию ерундой? Это не совсем точно, но вполне обоснованно.

– В Англии, после первого такого припадка, я стал досконально изучать бессознательное поведение людей с травмами головы. Мне было просто интересно, – пояснил Фабиан, чуть скривив рот. – Это состояние хорошо изучено и встречается не так уж редко. Как ни странно, оно сопровождается существенным увеличением физической силы.

– Но не обеспечивает передвижения со скоростью ошпаренной кошки, – мягко возразил Аллейн.

– Ну, хорошо, – сказал Фабиан, дернув головой. – Вы меня утешили. Как и следовало ожидать.

– Но я по-прежнему, не вижу… – начал Аллейн, но Фабиан раздраженно перебил его:

– Разве вы не понимаете, что человек в моем положении постоянно опасается собственных поступков? Страшна каждая минута темноты и неизвестности. А вдруг ты совершил что-то ужасное? Это невыносимо! С ужасом сознаешь, что в такой момент для вас возможно все, абсолютно все!

– Я вас понимаю, – тихо произнес Аллейн.

– Уверяю вас, я вовсе не горю желанием убедить вас в обратном. Вы считаете, что я не мог этого сделать. Хорошо. Великолепно. А теперь давайте продолжим, да поможет нам Бог.

Урсула отошла от окна и села на валик дивана. Фабиан поднялся с пола и заметался по комнате:

– Я всегда считал, что бухманистская [5] привычка к публичным исповедям является одной из самых по-стыдных практик нашего времени, но должен признать, что в ней есть что-то мерзко притягательное. Единожды начав, уже трудно остановиться. Это как сорвать предохранитель с парового свистка. У меня какая-то неистребимая тяга доносить самому на себя.

– Что-то я перестал тебя понимать… – начал Дуглас.

– Ничего удивительного, – отрезал Фабиан. – Как ты можешь меня понять? Ты же не невротик. Раньше и я не был таким. До Дюнкерка. У тебя пострадал зад, а у меня голова. Большая разница.

– Но обвинять себя в убийстве…

– Военный невроз, типичный случай: Ф. Лосс, старший лейтенант. Подвержен приступам депрессии. Отказывается обсуждать свое состояние. История болезни: семейное убийство с последующей психотерапией (по полицейской методике) и бухманизм. Пациент проявляет настойчивое желание говорить о себе. Ярко выраженное чувство вины. Выздоровление: маловероятно.