Смерть в Париже

Узкая тяжелая дверь вела в обширную залу с камином. Марина включила свет и пообещала разобраться с системой отопления. Как это у нее получится, я не знал. Я подошел к камину и попытался поджечь дрова, лежавшие там аккуратной стопкой. Найдя заготовленные лучины и достав из кармана зажигалку, я порядком повозился; все-таки огонек не умер, стал карабкаться по дровишкам. Скоро полешки весело трещали и возле камина стало тепло и уютно. Марина принесла бутылку красного вина и пару фужеров. Мы сели возле камина, пододвинув кресла, и стали пить вино, не зная, что делать: то ли вести философские или любовные беседы, то ли беспокоиться о судьбе Гусакова, который…

В итоге мы не успели ни того ни другого. Во дворе вспыхнули фары подъехавшей к дому машины. Я было дернулся, схватившись за пистолет, но Марина встала и спокойно произнесла:

— Это Коля, — и оказалась права.

Тот почти вбежал в дом. Видок у мсье был еще тот: волосы стояли дыбом, плащ застегнут криво. Чувствовалось, Николаю Ивановичу давненько не приходилось заниматься погрузо-разгрузочными работами в таком объеме. Он почти упал в кресло, в котором перед этим сидела Марина, схватил бутылку и сделал долгий глоток прямо из горлышка.

— Кайфуете? — спросил, откинувшись на спинку кресла. — Работает отопление? Марина?! Прошлый раз были проблемы.

— Вроде бы батарея нагревается, — ответила кузина.

— Это хорошо, — кивнул мсье Коля и сделал еще глоток. — Мы сейчас перетащим ящики в сарай, — сказал Гусаков после паузы. — А после отправимся Александра Евгеньевича вывозить.

— У него тоже проблемы?

— Похоже, за нас взялись основательно. Этим гондонам траханым, думаю, и полиция помогает. Они и нам помогают, но им больше. Наводят! А после инцидента на ферме ни одна газета, ни один телеканал… Что тут скажешь! Надо Габриловича вывезти.

— А те, в белой тачке? Голоса не подавали?

— Нет. Ты их хорошо уделал.

Мы выпили еще вина, а после с полчаса возились с оружием, перетаскивали тяжелые ящики в сарай с высокими потолками, чисто подметенный, пахнущий одновременно всеми видами крестьянской жизни — немного стружками, немного сеном, немного навозом. Таскали мы оружие из пикапа, чудесным образом появившегося у Гусакова, оставив лишь пару ремингтонов, пару чешских пистолетов и пару гранат на всякий пожарный случай. Еще я набрал обойм для «Макарова», рассовал их по карманам.

Гусаков позвонил по «трубе» Габриловичу и, когда тот ответил, произнес лишь одно слово:

— Выезжаем.

Я так и не понял, почему Габрилович не мог сам приехать? То ли у него тачки кончились, то ли предстояло помочь добро вывезти. Все это было не мое дело, я и не спрашивал.

Зашли в дом, сделали по последнему глотку. Гусаков дал несколько распоряжений по дому. Марина обещала сделать. Она принесла с кухни поднос с кофейником и стала похожа на персонаж с картины Вермера. Мы быстро выпили по чашке кофе, и Гусаков направился к дверям. Марина подошла ко мне и положила голову на грудь. Через мгновение она откинула ее назад и сказала:

— Будет жаль, если тебя убьют.

— И мне. Ведь мы толком и не познакомились.

— Да. Нас просто прибило друг к другу.

— Да. Взрывной волной.

Я хотел ее. И я хотел Гусакову помочь вывезти Габриловича. Я хотел ее сильнее, но мог хотеть ее и в другой раз, а вот для Габриловича другого раза могло не оказаться.

Я выбежал из дома и прыгнул на сиденье рядом с Гусаковым. Тот врубил скорость, и мы рванули в ночь. Нет, еще вечер был…

«Скучный и верный Борис держит большой брод. Опять бросилась в воду конница степняков, и опять выручили „тюфяки“, охладив пыл нового броска, но перед бросающимися в воду под дробосечное железо иная, чем утром, картина — за бродом не стоят свежие воины русского князя, за бродом идет жестокая рубка. Пусть еще не смят упорный русский улусник и не бросились в спину у брода жалкому пешему войску единоверцы, но ведь бросятся вот-вот, сомнут. И мы сомнем! Напьемся их сладкой крови, а потом — по богатым городам, где уже не спасет никого смиренный их бог, где так много крепких, пахнущих молоком женщин…»

Несколько впереди нас, судя по габаритным огням, катили две тачки, но они ехали быстрее, и огни, постепенно удаляясь, становились похожими на елочные гирлянды — мелькали, мигали где-то впереди. С трудом, но узнавалась промышленная окраина. В ее недрах находились цех-ангар и временное убежище Габриловича. Скоро дорога стала улицей, справа потянулся забор. Опять я увидел огни тачек, обогнавших нас, а мсье Коля сказал:

— Не нравится мне это, — и выключил фары.

Вокруг — ни огонька. Мы с трудом катили вдоль забора, серо-темная плоскость его только угадывалась. У пикапа за нашими сиденьями не было стенки, и, не дожидаясь Колиных слов, я перегнулся через спинку и потянул на себя за ствол «ремингтон» и коробку с зарядами картечи. Похлопал себя по карманам — обойм для пистолета хватало.

Нам оставалось лишь свернуть за угол. Тачки, которые шли перед нами, уже свернули. Гусаков затормозил, посмотрел на меня сумрачно, сказал:

— Я проверю, — и вышел из пикапа.