Смерть в подлиннике

– Какой развод? О чем вы? Мы не расписывались в ЗАГСе. Брак был гражданским, – возразил Дворский. – Ни Алевтина, ни я даже не планировали официально зарегистрировать отношения. Из своей московской квартиры я переехал к ней в поселок, а когда мы разошлись, благополучно вернулся обратно в Москву. И слава богу, что нам не пришлось оформлять развод. Упаси боже! Я же еле ноги унес. Развод, хм. Скажете тоже. Квартира была записана на нее, а я там находился на птичьих правах. Пока мы жили вместе, Алевтина не давала мне забыть о том, что я в ее доме никто. У нее был премерзкий характер, причем когда мы познакомились, она показалась совсем другой. Но вам эти сведения ни к чему.

– Почему же? – удивился Гуров. – С удовольствием послушаю. Никогда не знаешь, в каком из карманов спрятана пуговица.

Дворский изумленно уставился на Гурова.

– Знакомы с законами Мёрфи? – обрадовался он.

– Для моей работы они бесполезны. Да и для применения в жизни не годятся, – ответил Гуров.

– Вы действительно так думаете?

– Я это знаю. Они всего лишь подтверждают то, что уже известно.

– Но вы только что огласили один из этих законов. Значит, все-таки используете, – попытался подловить писатель Гурова.

– Просто кстати вспомнилось. Да и звучит забавно.

Взгляд Дворского неожиданно потух. Он опустил крышку неработающего ноутбука, поправил наушники.

– Это я так свои книги слушаю, – пояснил он. – Некоторые переведены в аудиоформат, и восприятие происходит как бы со стороны. Очень странные ощущения. Вот вы заговорили про пуговицу в кармане, и я сейчас пытаюсь вспомнить про что-то, что меня могло удивить тогда, когда я жил с Алевтиной. Пытаюсь и не могу.

Он ненадолго задумался, глядя на наушники.

– Мы познакомились у одного художника в его доме. Как впоследствии оказалось, он был нашим общим знакомым. Но я с ним редко виделся, мы больше общались по телефону, а вот Аля часто забегала к нему по своим делам. В то время она возглавляла бюро переводов, которое сама же и создала. Позже она его ликвидировала из-за нехватки квалифицированных специалистов. А тот художник лет через пять эмигрировал. Но тогда, в его квартире, мы и еще где-то человек десять или двенадцать не слишком трезвых работников культуры поднимали бокалы за здоровье хозяина квартиры. Если я что-то и запомнил из того дня, так это то, что ему исполнялось пятьдесят лет, а еще Алевтину, которую увидел в первый раз. Она бегала по его огромной квартире, которая являлась по совместительству мастерской, накрывала на стол, шутливо покрикивала на гостей, мешавшихся под ногами, и умоляла их не курить в комнате. За столом наши места оказались рядом. Не знаю, может, она сама это подстроила, но тогда я об этом не думал. Мы оба были взрослыми, свободными и самодостаточными людьми. Нам ничего не мешало, поэтому ее приглашение переехать в Шаткое я воспринял спокойно, даже с некоторым весельем. Это были те самые перемены, которые круто меняют жизнь людей, вот я и воспользовался этим шансом. И ни разу не пожалел. Да, мы разошлись. Да, расставание было бурным и попортило мне нервы. Но все равно я считаю, что мне повезло вырваться живым.

– Алевтина Михайловна часто рассказывала о своей работе за рубежом? – спросил Гуров.

– Сначала часто, но со временем мы стали меньше общаться на любые темы. За день могли не сказать друг другу ни слова. Меня это не напрягало, а когда спохватился, то место любимой женщины уже было занято злобной фурией с ее лицом. А что именно вы хотите узнать о ее работе? Она была переводчицей в советском посольстве в Германии, но кроме этой страны посетила и другие. Я тоже был в некоторых в свое время, и мы с Алевтиной могли обсуждать впечатления. Могли, м-да. Недолго музыка играла…

В дверь позвонили. Гуров подобрался – прерывать беседу в его планы не входило. Дворский тоже удивился и пошел проверить. Вернулся через пару минут со стаканом воды и дал отмашку:

– Приехал заказ для Жени. Я там лишний. Пусть сама разбирается.

Дворский сел, осушил стакан до дна, положил руку на свой живот и закрыл глаза. Лев Иванович решил проявить тактичность и, пока писатель прислушивался к своему желудочно-кишечному тракту, успел сделать в блокноте набросок кладбищенского креста.