Смерть в середине лета

Штрассер. А если придется? Как вы думаете, к кому обратится армия за политической поддержкой? К полутрупу рейхспрезиденту? Или, может быть, к вам, господин рейхсканцлер?

Гитлер. Откровенно говоря, думаю, что не к нему и не ко мне.

Штрассер. А что, если она обратится ко мне?

Гитлер. Самообольщение.

Штрассер. Возможно. И все-таки я бы на вашем месте подстраховался на случай такого казуса и кое-что предпринял.

Гитлер. Что же?

Штрассер. Это уж вы сами соображайте. Если, конечно, хотите при поддержке армии стать рейхспрезидентом.

Гитлер. Вы хотите сказать, что можете этому помешать?

Штрассер. Ну, этого я не говорил.

Гитлер. Надо же, как я ошибался. Я считал вас человеком цельным. А оказывается, социалист при случае может и с генералами сторговаться, а?

Штрассер. Это уж домысливайте сами. Ясно одно, если так пойдет дальше, партия расколется и погибнет. Надо немедленно что-то делать.

Гитлер. Что?

Штрассер. Воскресить дух партийной программы. Встать на сторону рабочих, строить национал-социализм.

Гитлер. Мы тратим время впустую.

Штрассер. Что же, так или иначе решать господину рейхсканцлеру.

Гитлер. Хорошо. Спасибо за совет.

Штрассер. Что вы, что вы. Не за что.

Гитлер. Жду вас на завтрак. Я постараюсь до того времени что-нибудь придумать и сообщу вам о своем решении.

Штрассер

. Отлично. Значит, до завтра.

Штрассер уходит. Гитлер в одиночестве раздраженно прогуливается по сцене. Выходит на балкон и останавливается, повернувшись к зрителям спиной. Появляется Крупп.

Крупп. Уже освободились?

Гитлер. А-а, господин Крупп.

Крупп. Что, дождь пошел?

Гитлер. Заморосило. Поразительно — всякий раз после моей речи обязательно идет дождь.

Крупп. Надо полагать, ваши речи способствуют сгущению туч.

Гитлер. Как только мостовая на площади почернела от дождя, все скамейки разом опустели. На редкость вульгарное зрелище — опустевшая площадь. Ни души. А ведь совсем недавно тут было целое море голов — крики, аплодисменты. Площадь после митинга напоминает оцепенение эпилептика после припадка… Везде, куда ни глянь, люди причиняют друг другу зло, ранят один другого. В ткани, из которой соткана любая власть, есть швы, через которые лезут вши. Скажите мне, Крупп, бывает ли власть без швов, неуязвимая власть, подобная белому рыцарскому плащу?

Крупп. Если и не было — закажите. Вам сошьют.

Гитлер. И вы согласны стать моим портным?

Крупп. Надо бы сначала мерку снять.

Отступает на шаг и, подняв трость, делает вид, что снимает мерку.

Гитлер. Ну и как?

Крупп. Увы, на глаз не получается.

Гитлер. Квалификации не хватает?

Крупп. Уж больно деликатная у портного профессия, Адольф. Если не уверен, что заказ оплатят, работа не идет. Хочется сшить столько всяких чудесных вещей, но без точной мерки разве получишь истинное творческое наслаждение? Да и потом, сшитое платье должно ведь прийтись заказчику впору. Чтобы он чувствовал себя в нем легко, свободно, чтоб нигде не жало, не тянуло. Вот как шить-то нужно… Никогда себе не прощу, если одежда выйдет тесной. Не смирительную же рубашку для сумасшедшего шить — сами понимаете.

Гитлер. Если я и сумасшедший…

Крупп (слегка коснувшись его плеча). Сомнения в здравости собственного рассудка посещают и меня! Бывают такие моменты, когда лучше сказать: «Я — сумасшедший» — иначе невозможно вынести и понять самого себя…

Гитлер. А что потом?

Крупп

. А потом надо сказать себе: «Это они все сумасшедшие, а я нормальный».

Гитлер. Кажется, я переживаю именно такой момент. А если вспомнить, что я глава правительства…

Крупп. Странная вещь — перед дождем у меня всегда приступ ревматизма, а сегодня почему-то не было.

Гитлер. Господин Крупп, я хочу заказать смирительную рубаху. Сшейте мне ее так, чтобы руки у меня были скручены и я не мог никого ранить. Но уж зато чтобы и меня никто не мог достать.

Крупп (покачивая головой, идет прочь). Нет-нет, Адольф. Еще рано, рано, рано…

Занавес

Действие второе

Следующее утро. Декорация та же. В центре сцены — стол, накрытый к завтраку на троих. Гитлер и Рем только что закончили есть: тарелки пусты, они пьют кофе и курят. Стол позднее будет убран, поэтому его ножки должны быть на колесах. Дверь на балкон открыта, через нее в зал льется утреннее солнце, виден край ясного неба.

Гитлер. Отличное утро. Все как в старые добрые времена… Эх… Хоть бы раз в месяц иметь возможность посидеть вдвоем, без посторонних, попить кофейку, покурить…