Смерть в середине лета

На прямоугольном бетонном столбе, чем-то похожем формой на футляр для сямисэна[35], выделялась надпись «Бидзэнбаси», на вершине столба тускло горел фонарь. Присмотревшись, можно было различить слева, на противоположном берегу, буддийский храм Хонгандзи в районе Цукидзи, его купол с зеленым шпилем возносился к ночному небу. Чтобы не возвращаться той же дорогой, следовало соблюдать осторожность – после моста пройти через Цукидзи и отправиться домой мимо кинотеатра «Тогэки» и театра кабуки в Симбаси.

Масако вздохнула с облегчением, сложила у начала моста ладони: в качестве возмещения за торопливость предыдущих молитв, сейчас она молилась вдумчиво и добросовестно. Краем глаза она увидела, как обезьянничает Мина, старательно складывая толстые ладони, и страшно разозлилась. Молитва свернула в сторону от истинной цели, в голове настойчиво билась мысль: «Не надо было брать ее с собой. Вот зараза! Не надо было ее брать».

Вдруг Масако окликнул мужской голос, и она похолодела. К ней подошел полицейский из патрульной машины, на его молодом лице читалась настороженность, голос звучал пронзительно:

– Что это вы делаете в такое время и в таком месте?

Масако не отвечала, ведь стоит ей открыть рот – и все пропало. Но по резкому тону полицейского и его вопросу Масако догадалась: он решил, что девушка, молящаяся глубокой ночью на мосту, решила утопиться.

Она молчала. Нужно было заставить Мину ответить вместо нее, и Масако настойчиво потянула ту за рукав платья, чтобы привлечь внимание.

Даже такая тупица должна сообразить, что от нее хотят, но Мина упрямо держала рот закрытым. Масако с ужасом поняла, что служанка твердо решила молчать: то ли послушно соблюдала правило, то ли хотела, чтобы ее желание исполнилось.

– Отвечай же. Отвечай! – Полицейский заговорил грубее.

Масако решила, что лучше всего перебежать мост и уже потом все объяснить, стряхнула его руку и помчалась вперед. Зеленые перила на мосту Бидзэнбаси описывали параболу и придавали ему слегка горбатый вид. Мина, заметив, что Масако побежала, бросилась за ней.

На середине моста преследовавший Масако полицейский схватил ее за руку:

– Еще и убегать вздумала!

– Я не убегаю! Что так хватаешь за руку, мне больно! – невольно закричала Масако. И осознала, что ее желание уже не сбудется. Она бросила злой взгляд на другую сторону реки, где Мина, которая благополучно пересекла мост, возносила последнюю, четырнадцатую молитву.

* * *

Домой Масако вернулась в слезах, и ее мать, не понимая, что случилось, отругала Мину.

– Что же ты такое загадала? – спросила Масако.

Но Мина только улыбнулась и ничего не ответила.

Через несколько дней настроение у Масако немного улучшилось, и она опять принялась дразнить Мину, задавать вопросы:

– Ну, чего же ты хотела? Скажи. Ведь уже можно.

Мина только неопределенно улыбалась.

– Ненавижу. Как я тебя ненавижу!

Масако со смехом вонзила в плечо Мины острые ногти с маникюром. Ногти отскочили от крепкой упругой плоти, и от этих безуспешных попыток Масако растерялась. Казалось, что ее пальцы наткнулись на пустоту.

Патриотизм

1

28 февраля 1936 года, на третий день известных событий, поручик гвардейского транспортного батальона Синдзи Такэяма, потрясенный известием о том, что его ближайшие друзья оказались в числе заговорщиков, не в силах смириться с приказом о подавлении мятежа, в одной из комнат своего особняка (дом шесть на улице Аоба, район Ёцуя) сделал харакири собственной саблей; его супруга Рэйко последовала примеру любимого мужа и тоже лишила себя жизни. В прощальной записке поручика была всего одна фраза: «Да здравствует императорская армия!» Жена тоже оставила письмо, в котором приносила извинения родителям за то, что уходит из жизни раньше их, и заканчивала словами: «Настал день, к которому должна быть готова жена офицера». Последние минуты жизни мужественной пары были таковы, что дрогнуло бы даже самое каменное сердце. Поручику исполнился тридцать один год, Рэйко – двадцать три. Со дня их свадьбы не прошло и полугода.

2

Те, кто присутствовал на бракосочетании или хотя бы видел свадебную фотографию, в один голос восхищались красотой молодой пары. Поручик, затянутый в парадный мундир, стоял подле невесты, горделиво расправив плечи, правая рука на эфесе сабли, в левой – фуражка. Лицо сурово, широко раскрытые глаза горят молодой отвагой и прямотой. А очарование невесты, одетой в белоснежное свадебное кимоно, просто не поддавалось описанию. Плавный изгиб бровей, большие глаза, тонкий нос, полные губы – во всех этих чертах неповторимо сочетались чувственность и благородство. Из рукава кимоно целомудренно выглядывала кисть руки, державшей веер; изящно расставленные пальцы напоминали нежные лепестки луноцвета.

После того как супруги покончили с собой, люди, глядя на памятную фотографию, вздыхали и говорили, что такие идеальные на первый взгляд союзы всегда приносят несчастье. Казалось, что молодые, застывшие у золотой лаковой ширмы, видят своими ясными глазами лик скорой смерти.