Смерть Вазир-Мухтара

И Бутурлин, тонкий, как тросточка, встает и, дрожа, бледный, подходит к Грибоедову:

— Александр Сергеевич, я требую объяснения.

Но Грибоедов занят тем, что ставит полковнику Эспехо под стол вино, рюмку и хлеб.

— Еким Михайлович, дон Лыско ди Плешивос, вы не погибли там?

Он делает это, как естествоиспытатель, производящий опыт. Услышав Бутурлина, он встает наконец, слушает его и вежливо кланяется:

— Если вам здесь не показалось — можете уходить.

О, дзенкув збёры,
Пенкносци взоры,
Пане, крулёве, богине!

— A bas Ferdinand Septi`eme![70]

— Здоровье госпожи Кастеллас! Фанданго! Фазан!

— Ты предал польское дело, собака!

— Пейте, голубчики! Пейте, дорогие испанцы! Доны, гранды и сеньоры, луженые рты, пейте!

— Вас просят какой-то немец.

Звезды были старые, как женщины после дурной ночи. Прямо стоял Александр Сергеевич перед незнакомым немцем с рыжими пышными усами.

— Excellenz[71], — сказал немец, — я бедный сектатор виртембергский. Мы высланы сюда. Сегодня кончаю я свой карантин. Я знаю, что вы едете в Персию.

— Что вам нужно? — тихо спросил Грибоедов.

— Мы веруем в пришествие Христа из Персии. И если вы, Excellenz, услышите о нем там, напишите мне об этом. Я прошу вас как бедный человек. Меня зовут Мейер.

Прямо стоял Александр Сергеевич перед бедным немцем с пышными рыжими усами.

Он сказал по-немецки очень серьезно:

— Дайте мне ваш адрес, господин Мейер, и если я встречу в Персии den lieben Gott,[72] я скажу Ему, чтоб Он сам написал вам письмецо. Но знаете ли вы по-еврейски?

— Нет, — сказал немец, и усы его раздулись, как паруса.

— В таком случае я сильно сомневаюсь, что der liebe Gott знает по-немецки. Вы, верно, не поймете друг друга.

И немец пошел прочь мерным шагом. Грибоедов вернулся в палатку.

Hex за честь ваше,
Пэлнёнць, те чаше…

— E viva Florenzia la bella![73]

— Ты не поляк, ты татарин, ты предал знамена народовы!

— За здоровье госпожи Кастеллас!

19

Болезнь бродила по телу, она еще не выбрала места и названия.

Он стоял в полупустой комнате, которая, как женщина, ждала его возвращения. Стоял, расставив ноги, и чувствовал слабость в ногах и теле, которая клонила к полу. Сашка возился в коридоре, потом вошел, что-то сделал, повернулся и ушел.

Было очень рано, и никаких звуков, кроме этих, не слышно было.

— Я влез в неоплатные долги, — сказал Грибоедов, советуясь мутными глазами с мебелью, — фельдфебель Левашов меня допрашивал и теперь говорит со мной снисходительно, Ермолов дал мне время на сожжение бумаг и презирает меня, Паскевич освободил меня и стал мой благодетель. А Бурцов попрекает меня моим «Горем».

Он спустился по лестнице и пошел довольно ровно к улице, где жила Нина. На перекрестке он вдруг остановился и, не раздумывая, повернул к дому генерал-губернатора.

Он ничего не сказал испуганному лакею, оттолкнул его и вошел в кабинет. Там никого не было. Тогда он прошел в столовую залу, налил себе из хрустального карафина воды и выпил.

— Теплая, какая гадость, — сказал он с отвращением. Он двинулся в спальную.

Громадная госпожа Кастеллас натягивала на ногу чистой бронзы чулок и возилась с громадной подвязкой. Он посмотрел на нее задумчиво.

Потом она закричала низким голосом, и откуда-то скатился, выпрыгнул в халате генерал.

Он потащил Грибоедова за рукав, дотащил его до кабинета и бросил в кресла.

Он был испуган, и нос у него был сизый.

— Вы… больны?

Он вскочил, принес стаканчик с желтой жидкостью.

— Выпейте.

Отмахнувшись от генеральских рук, которые все хлопотали, Грибоедов сказал ему:

— Предупреждаю вас, что готовится ревизия, по безымянному доносу.

Генерал откинулся назад корпусом, и халат разлетелся в обе стороны.

— Хотите верьте, хотите нет, — сказал он дрожащим голосом, — но не боюсь. Пусть приходят, черт возьми, а я всегда скажу: пожалуйста. Вам же, Александр Сергеевич, как человеку, как поэту, как душе русской, объявляю, если хотите, свою солдатскую благодарность. Выпейте, голубчик. Это не вино, это состав… состав…

Он хлопнул в ладоши и звякнул в колокольчик. Вошел вестовой.

Генерал оглядел его подозрительно:

— Ты… употребил?

— Никак нет, ваше высокопревосходительство.

— А я говорю, что употребил.

— Слушаю, ваше высокопревосходительство.

— Карету для его превосходительства.

— Слушаю, ваше высокопревосходительство.

— Хотите верьте, хотите нет, но они все пьяницы, — сказал генерал. Руки его дрожали.

— Вы… приготовьтесь, генерал, — сказал серьезно Грибоедов и лязгнул зубами.

Генерал прошелся по кабинету так, словно на туфлях его были шпоры.