Смерть Вазир-Мухтара

Самсон-хан выдавал дочку замуж за наиб-серхенга Скрыплева. Хоть он и был исламского закона, хоть любимая дочка мало отличалась от других ханских дочек, но все же у него была в доме некоторая свобода, в противность персиянским обычаям. Обед, например, был общий, и, если к Самсону приходили его подчиненные, дочки не вскакивали и не удалялись тотчас же в андерун, а только закрывали лицо чадрами. Есть было неудобно, а чадры скоро сползали с лиц. Его никто не осуждал, он был на особом положении. Прапорщик Скрыплев скучал без женщин. Самсон часто звал его к обеду, и так случилось, что прапорщик, раз оставшись с ним наедине, вдруг заикнулся, вдохнул воздух и потом уже сразу, с военной храбростью сказал: - Ваше превосходительство, разрешите у вас попросить руки любезнейшей Зейнабы. Самсон усмехнулся, потом тронул пальцами бороду и оглядел прапорщика. Прапорщик, несмотря на загар, был белобрысый, и Самсон согласился. - Только я тебе скажу так: здесь баб много, здешний обычай срамной. Тут тебе и агда, тут тебе и сига. "Агда" - было звание постоянной жены, "сига" - временной жены, по контракту "отдававшей страсть свою на служение такого-то за сумму такую-то на срок такой-то". Контракт по-персиянски - сига, и законтрактованных жен звали поэтому сига. - Я, конечно, сам, - сказал Самсон, - здешнего закону, но я для дочки своей ни на агдов, ни на сигов не согласен. Оказалось: прапорщику не нужно было ни агдов, ни сигов. Это было ему непривычно. - Теперь дело такое. Не хочу, чтоб дочка моя жила нужно. Я приданое ей справлю. Прапорщик встрепенулся и пробормотал: - Верьте, Самсон Яковлевич, что я вовсе и в мыслях не... - Ладно, - махнул рукой Самсон и вдруг согнулся, подумал несколько. Невесело он поглядел на прапорщика и даже слишком откровенно. Потом, так подумав, пожевав крепкими губами, он усмехнулся: - А как у тебя достаточной квартеры нет, так я дом свой надвое разгорожу - живите в другой половине. Вот и ладно. И хорошо. Самсону не хотелось, видимо, отпускать от себя черноокую модницу. - Я тесть легкий, - сказал он, - живите, как хотите. Не бойся, мешаться не стану, Астафий Василич. А помру, твой дом будет. Только ты скажи мне, ты православного закону, а дочка моя - исламского. Венчать-то как же? Прапорщик, оказалось, вовсе об этом не думал. - Ничего, - сказал Самсон, - мы вас сперва по-исламскому окрутим, а потом по-православному обернем. Ладно, это можно. Это ничего. Самсон-хан пошел к Алаяр-хану приглашать его на маджлес-ширини. Подали завтрак, конфеты, шербет, кальяны. Алаяр-хан был неприятно сладок. Были счеты между ними. Почем знать, предстояли, может быть, большие дела. Самсон-хан с его багадеранами был все же караульщиком Каджаров. Поэтому - они были приятели. - Самсон-хан, или тебе не нравится этот нун-и-ширин? Увы. Он, кажется, действительно недостаточно сладок. А маскати? Может быть, они неприятно пахнут? - Свет совета, - сказал ему Самсон-хан, - прости меня: я не привык к сладостям, а к тому же дома я недавно поел. Алаяр-хан мотал черной бородой. - Обмакни, лев битвы, по крайней мере палец в соль, - сказал медленно и важно, - и ты докажешь мне тем, что любишь меня. Самсон погрузил заскорузлый палец в золотую солонку и облизнул. - Теперь я убедился, что ты любишь меня. И Самсон пригласил приятеля на маджлес-ширини, первый день свадьбы. Он побывал также у евнухов. Хосров-хан, черноволосый, безбородый, похожий на молодую женщину, жил, как и его товарищи, при дворце. Пушистые ковры, как трава, приминались под ногами, золотые сосуды стояли на маленьких столиках, и хорасанские ткани по стенам развешаны были так, что разноцветные стекла казались той же тканью, только светящейся. У хана был женский голос, женские белые руки в перстнях. Подведенными, томными глазами он смотрел на крепкую бороду Самсона. Он был оскоплен в раннем детстве, и мужская память еле в нем бродила; он был большой любитель лошадей. Он любил объезжать их, покупал для них лучшие сбруи, серебряные. Конюшни его были не хуже шахских. И с Самсоном у этой амазонки были разговоры о лошадях, о статях, мастях, о сбруях. Случалось им менять лошадей. Услышав о свадьбе, Хосров-хан улыбнулся и со всем изяществом поздравил. Он непременно придет. Зейнаб, говорят, звезда всех девушек. Манучехр-хан, полный, гладколицый старик, принял Самсона величаво. Брат его был в подчинении у Самсон-хана, но старик терпеть не мог свадеб, потому что был скуп до невероятия. В его покоях стояли тяжелые сундуки, крытые мехами, но покои пахли пустотой, старческой затхлостью, смешанной с запахом сухих померанцев. A Ходжа-Мирза-Якуб, как всегда, спокойно и без выражения приветствовал Самсона. Гладкий, как доска, с черными мохнатыми бровями, с сухим ртом, с нежной кожей, он всегда так встречал людей. И мысли его были неизвестны.

2