Смерть Вазир-Мухтара

Он лежал во дворе, в траве, как ящерица, было свежо, ему нездоровилось. Было уже очень поздно. Луна стояла, как тарелка. В стороне от дома сидели дед и Сашка. Они его не видели. - Работница она хорошая, по двору, или, как говорится в крестьянстве, по хозяйству, - говорил Сашка. - Хорошая, - отвечал дед неохотно. Потом он спросил Сашку: - А барин твой богат, што ли? - Барин завсегда имеет деньги, по чину, - ответил Сашка отрывисто. Они персиянские министры. - Ну? - удивился дед. - А ты что думал? - Рука у него сухая, - сказал чего-то дед. - Это прострелено на дуелях, - медленно произнес Сашка. Удивительное дело. Никто, ниже он сам, в Петербурге и на Москве не замечали этого. Рука у него была прострелена, но, кроме шрама да неловкости в большом и указательном, ничего не оставалось. А дед заметил. - А слышь, дед, - сказал Сашка потише, - дочка твоя, она что, балует? - Дает помаленьку, - равнодушно согласился дед. - А муж вернется? - Ну и что ж, может побьет, а может и не побьет. Она ему избу справит, сено уберет. Не побьет. - Рази? - Паши хоть плугом, хоть сохой, а урожай - твой, - сказал дед твердо. Потом дед пошел к себе. Сашка остался. Грибоедову почудилась босая поступь и легкий шумок платья. - Садитесь, Марья Ивановна, - сказал Сашка. - Не угодно будет вдвоем подышать воздухом степей? - Тише вы, - сказала Маша, - барин... - Они ушли со двора, помечтать, - ответил Сашка, - на большую дорогу при свете луны. Маша хихикнула. Потом они притихли - видно, целовались. - Спойте уж лучше, Александр Дмитриевич, ну вас совсем, - сказала Маша, оторвавшись. - Ту спойте. - Ту? - спросил Сашка. - Рази? Она мне вовсе не нравится, но, если желаете, я, конешно, могу исполнить.

Если девушки метрессы, Им ненадобны умы! Если девушки тигрессы, Будем тиграми и мы!

Грибоедов тихонько, как в детстве, захихикал. Несомненно, Сашка побеждал его своим обхождением. Уж не стреляться ли с ним на дуэлях? Он просто отхлещет его на первой станции. Какое пошлое приключение; слава богу, что никто, кроме этого болвана Сашки, ничего не знает. А она-то, святая простота, придорожная тигресса, метресса. Да и сам хорош. И вправду мечтает при свете луны на большой дороге. - Марья Ивановна! - сказал Сашка протяжно. - Марья Ивановна, дозвольте вашу рученьку. И опять они притихли. - Марья Ивановна, - сказал, задыхаясь, Сашка, - я лучше вам спою песню, которую вы можете считать за разговор, как будто я всерьез говорю.

Он замурлыкал: Поедем, шинкарочка, Со мной на Кавказ! У нас на Кавказе Не по-вашему: Не жнут, не прядут, Девки хорошо ходят. - Марья Ивановна, - Сашка шептал и возился, - Марья Ивановна, примите во внимание, что дальше в песне поется: сдавалась шинкарочка на его слова. Марья Ивановна... И шелест, и пыхтенье, и стук головы Марьи Ивановны о скамейку. Каковы скоты! Промаячил у дороги пять дней для Сашкина удовольствия. Полно же им, наконец. Ведь это уж, однако, ни на что не похоже. - Сашка! Болван! Звук такой, как будто куры в курятнике разлетелись. - Чего прикажете, Александр Сергеевич? - Чего я прикажу? Я тебе прикажу... - - Слушаю, Александр Сергеевич... Грибоедов смотрел на Сашку с брезгливостью и любопытством. - Скажи деду запрягать сейчас же, складывай вещи. Я с тобой поговорю еще!.. Тигр... Деда разбудили. Он долго отказывался, наконец заломил цену: за двадцать верст - пятнадцать рублей. Грибоедов бросил сотню на стол. - За постой и за лошадей. - Маловато, ваша милость, - сказал дед. Грибоедов посмотрел на деда. - Живо! Дед стал торопиться. Когда они выезжали, Маши не было. Только ручники ее висели на веревке, сушились. - Эх, Маша... - Марья Ивановна, тьфу!

7

Заря занялась. Я в путь увлечен. Грибоедов