Смерть Вазир-Мухтара

Двадцать линейных казаков окружают их. Впереди тащится пушка, ее окружают несколько гарнизонных солдат. Они курят короткие трубки и идут кое-как, с перевальцем. Почтовый дорожник отменен, началась оказия. Они бросают наемных лошадей, за которых заплатили до Тифлиса по девяносто рублей за пару, что вовсе не дорого. В Ларсе они садятся на казачьих лошадей. Казбек. Все заполняется Казбеком. В Коби скачут навстречу грузины и казаки. Впереди майор. Смеркается. На дороге стоят несколько осетин, они останавливают людей у пушки. Всего два-три ломаных слова: на дороге залегли разбойники, триста человек. Дальше ехать нельзя. Мальцов одержим внезапной храбростью. - Едем вперед! Господа, умоляю! Доктор говорит сурово: - Покорно благодарю. Я не желаю романтической смерти под грязным ножом. Они возвращаются. Ночью их кусают блохи в станционном домике. Грибоедов лежит в коляске и смотрит на черное небо. Звезды, как разговоры, мешают ему спать.

11

Много чиновников тянется в Гартискари, на дрожках, в колясках, верхом. Важная весть получена в Тифлисе: на последней станции остановился полномочный министр. Их интересует чудо. Был коллежский советник, автор, Александр Сергеевич Грибоедов. Приходился он родственником самому Паскевичу. Был он странного нрава: ребячлив, а то неприступен, горд, человек неприятный, но иногда ласковый, к чиновникам относился, без сомнения, свысока, но был все же коллежский советник, их же поля, птица невеликая, у правительства не в большой чести. И вот уехал коллежским советником - а вернулся министром в орденах, с червонцами. Чудо может вознести всякого. И коллежский асессор надевает свой единственный бриллиантовый перстень на белый палец. Ох, может, может задеть его чудо, этаким легким, легкомысленным, не трудовым, случайным крылом. Он к тому же знаком с Александром Сергеевичем. Он едет к нему навстречу на рассыхающейся от сухости коляске. Не служебное положение Грибоедова привлекает всех. Нужно посмотреть на человека, с головы до ног обнять его, что-то понять в этой случайности, в этом венчике, который теперь у него вокруг головы ярче, чем у Николая Мирликийского. В чем тут сила? Нужно крепко и мгновенно обнять глазом Александра Сергеевича, уловить - в чем тут сила? Никто не думает ни о чем. Все несутся вскачь, тащатся, перегоняют друг друга безо всякой мысли. И когда встретят Грибоедова, они от восторга ничего не поймут, не увидят. Но в теле, в коленях, в кончиках пальцев они нечто ощутят. И, не подумав, уже дома, они как-то сладостно вздохнут, и не в голове, а в коленях, в пальцах начнутся какие-то мысли, какие-то изменения чиновничьего существа. Они не подумают, но ощутят: может быть, перенять улыбку? прическу? или особый французский выговор? или манеру носить одежду? или даже начать носить очки? Потому что в очках, в этой мелочи, - тоже очень многое заключается. Самые легкомысленные глаза приобретают в очках ученость. Ах, если б не болтливость коллежского асессора, которую он ощущает в себе с какой-то тревогой, и казнит, казнит себя за нее. Молчаливость важна, вот в чем сила. Уязвленный, притихший к вечеру, каждый асессор скажет громко своей жене, за чаем, в скудной комнате: - Я бы, ангел мой, никогда бы не согласился поехать в Персию. Там губительный климат. И жена, у которой верхнее чутье и которая тоже думает больше грудью и животом, нежели головой, потреплет его начинающуюся лысину: - Там, говорят, ужасный, ужасный климат, все умирают. Я бы просто с тобой не поехала. Но завтра асессор будет грозен, молчалив, и взятка, полагающаяся ему по чину, будет отвергнута с негодованием, и она будет удвоена, утроена, и только так уравновесятся колени, успокоятся кончики пальцев, и грудь снова станет колесом, колесом.

12