Смерть во фронтовом Киеве

«325». Любопытно, сколько тысяч людей входили в эту дверь после доброй (Генка сказал бы: открытой) Светы-москвички? Очень похоже, что Генка сам попросился в «325». В слабом свете сургучная печать кажется целой. Если бы разглядел её сразу, обошлось бы без неуместных игривых воспоминаний. Отчего ж неуместных? Сураев осторожно постучал. Подождал, потом снова вытащил платок. Красивая бронзовая ручка повернулась, громко щёлкнуло, дверь начала беззвучно открываться. «Надо было условиться о сигнале, а так даст ещё с перепугу по голове», – мелькнула запоздалая догадка, и Сураев, стоявший уже в полуоткрытых дверях, отступил в коридор.

– Павел Петро…

Шепот замер на его губах. Потому что «Павел Петрович» не смог бы уже никого садануть по голове – ни с перепугу, ни с заранее обдуманным намерением. Лежал, раскинув руки, на вытертом ковре, и у виска его темнело тусклое чёрное пятно.

Глава 4

Увидев каменную рощу,

поспешил он.

“Эпос о Гильгамеше”.

Сураев обнаружил, что вжимается в полотно двери, а как её за собой захлопнул, не смог припомнить. Страх подмял его под себя, но уже прояснилась в элементарном этом чувстве некая странность, отчего начал понемногу и соображать. Да, стены давят, и нестерпимо хочется дать волю ногам, однако ужас этот оставил убийца, которого тут уже нет. Деятель потел от страха, его запах смешался с травяной вонью дезодоранта – Сураев мог поклясться, что узнает эту смесь, если им с мужиком (дезодорант, бесспорно, не дамский) суждено встретиться. Постепенно чужой ужас его успокоил: испугавшийся должен был сразу убежать, и что-то не похоже, чтобы за следующей дверью, в ванную, кто-нибудь прятался. Опасностью несёт извне, из коридора. И как не подмывало тоже выскочить из номера, он совладал с собой и принялся за дело.

Чувствовалось, что «Павлу Петровичу» уже не помочь. И всё же, склонившись над ним, Сураев первым делом заставил себя проверить пульс. Рука тёплая, но пульса нет. (Ещё вопрос, сумел бы сейчас нащупать пульс на собственном запястье?). Полы пиджака распахнуты, кобура под мышкой пуста, на ковре веер разнокалиберных документов. Итак, он был прав… И что из этого следует? Потом, потом… Его паспорта нет! Сураева обдало жаркой волной, но он сумел обуздать панику и вспомнить, как несчастливый его посетитель засовывал потрепанную книжечку со славным гербом СССР в правый боковой карман. Позабыв о платке, сунулся в карман чужого пиджака, и на ковер вместе с паспортом вылетел матово поблескивающий, весь в клавишах и кнопках, чёрный параллелепипед.

Паспорт отправился на привычное место, а Сураев, как завороженный, уставился на игрушку. Наверняка там остались следы его пальцев… Решившись, поднял с полу телефон и полированной задней стенкой поднес к губам «Павла Петровича». Не замутилось.

Пора бы и осмотреться. Возясь с мертвецом, боковым зрением давно уж он приметил, что Генкин номер грубо и поспешно обыскивали. Он тоже не может позволить себе тщательный обыск. Зачем тут осматриваться, на что ему обыск? Бежать, пока не поздно! Потом, потом, будет ещё время разобраться – зачем… Какая жалость! Чемоданчик компьютера искорежен, экран монитора разбит. А дискету ещё менты забрали… Кажется, покойный говорил, что перезапись у него с собой. Назад к нему! Дискеты нет и следа, зато в накладном кармане рубашки обнаружилась тонкая пачка стодолларовых купюр. Сморщившись, Сураев отделил себе пять бумажек, помедлил, прикидывая, а не порушить ли ему окончательно неведомый, но коварный замысел убийцы, не тронувшего или подложившего баксы, однако вернул-таки остаток на место и снова застегнул пуговку. Рубашка «Павла Петровича» показалась ему неприятно тёплой. Что грабёж, что мародерство – разница невелика! Уж лучше бы пересчитал оставленные покойнику баксы: пригодилось бы, как придется отдавать взятое. Теперь к компьютеру. Корпус треснул, но кто знает, насколько пострадал винчестер… Рванул из кармана заветный перочинный ножик с двенадцатью лезвиями (подарок дяди Ассура, чтоб ему икнулось!), высвободил лезвие-отвертку и лихорадочно принялся за работу.

На лестничной площадке, под лампочкой, взглянул на часы. Врут бессовестно. Это же немыслимо, чтобы пробыл в номере только четыре минуты! Как выходить? Попробовать, как ни в чём не бывало, через вестибюль? Раньше могло бы и получиться, но сейчас что-то не заметно наплыва постояльцев… В кармане пискнуло, потом ещё. Он замер, прислушиваясь. Стараясь ступать потише, пустился вниз лестницей. Напарник «Павла Петровича» – вот о ком не следовало забывать: ведь теперь обязательно примчится сюда! Писк продолжался. Решившись, он вытащил штуковину из кармана и разобрался, какую кнопку следует нажать. На ходу поднял коробочку к уху.

– Всё, еду. Дома в порядке. Спасибо, что отпустил. Алло! Почему молчишь?

В коробочке потрескивает, потом слышится весьма отчетливо визг тормозов. Если перехватит на выходе, ещё сгоряча пристрелит! Сураев решается: «Алло! Павел Петрович убит в номере. Я вошел позже; у него разбита голова. В номере был обыск… Что?»