Смерть зовется Энгельхен

Тут разорвалась первая граната, вторая попала в кузов, заговорили все наши автоматы. Немцы даже не успели ни разу выстрелить.

Все произошло очень быстро. Мы окружили три роскошные черные автомашины. Бежать немцам было некуда, десять человек во главе с Тарасом зашли им в тыл. Немцы были так удивлены и испуганы, что и не подумали о сопротивлении. Мы вытаскивали их из автомашин, как кули. Николай приказал отвести всех на опушку и хорошо сторожить. Мое удивление все росло. Полковник, майор, полковник, еще полковник, еще майор, капитан… два рыцарских креста.

А Тарас тащил из средней машины главную добычу — маленького человечка с широкими красными лампасами: генерала.

— Генерал! — Тут я понял, почему был взволнован Николай.

Генерал был грузный, маленького роста, лицо у него было круглое, шея бычья.

— Aber, meine Herrn! Meine Herrn![5] — растерянно повторял он.

— Die Partisanen… Die Partisanen…[6] — с ужасом бормотал полковник, которого вел Гришка.

— Не партизаны, а бандиты, понятно? — поправил Гришка и в подтверждение своих слов ткнул полковника под ребро.

Мы кружили около автомашин, точно шершни.

— Ich bin ein deutscher General![7] — возмущенно протестовал смешной человечек, которого вел Тарас.

Генерал — это звучит внушительно, но как он жалок теперь со своим рыцарским крестом на груди! И вдруг генерал увидел Марту, которая приближалась к нему. Она шла медленно, не говоря ни слова, губы ее были сжаты, в руке пистолет. Я видел, как генерал побледнел, чего-то страшно испугался, губы его затряслись. А Марта закричала:

— Николай! Генерал — мой!

И кинулась к нему.

— Kennst du mich, du, Schwein? Узнаешь меня? Узнаешь меня, свинья? Свинья! Свинья!

Мы словно окаменели. Никто, кажется, никто, кроме меня, не понимал, что тут происходит. Митька не успел помешать ей; она дважды выстрелила. Генерал схватился за живот, скорчился, повалился наземь, лицо его было искажено от боли, но еще больше от страха. А Марта все била его по голове, топтала ногами, истерически выкрикивая:

— Зверь, зверь! Гнусный зверь!

С бритого черепа слетела генеральская фуражка. Никто из нас не шевельнулся, чтобы прекратить это страшное зрелище, никто не произнес ни слова. Первым опомнился Фред.

— Она с ума сошла!.. Она сумасшедшая… — зашептал он мне. — Пора кончать!

Его слова привели меня в чувство. Я бросился к Марте.

— Что ты делаешь, Марта?

Она еще раз ударила немца, еще и еще, прежде чем до нее долетели мои слова. Потом остановилась, взглянула на меня. Глаза у нее помутились, она даже не узнавала меня, но вдруг вскрикнула:

— Володя!

И бросилась на землю рядом с генералом, который уже отходил, у нее вырвался нечеловеческий крик, руки ее судорожно зарылись в еще мерзлую землю. Я с трудом оторвал ее от земли и увел в сторону. В глазах у нее не было больше ненависти, в них осталось только горе, столько горя, что и скалы не выдержали бы.

— Ты посмотри, Володя, как он меня… плетью… — она подняла на спине блузу — вся кожа была в красных полосах. — Он зверь, зверь…

Кто-то крикнул:

— Пора кончать!

Я успел еще взглянуть на полковников и майоров. Они стояли на краю дороги, окруженные партизанами, уничтоженные зрелищем, которое разыгралось только что у них перед глазами. Из автомобилей они выходили еще полные собственного достоинства, важные, теперь они жались друг к другу, боязливо оглядывались, губы их были сжаты, в глазах стоял нечеловеческий страх. Тарас дал по ним первую очередь, после него выстрелили и остальные. Поняли они, что здесь происходило? Да, поняли…

Я — нет. Я не понял. Я знал уже все, но это противоречило здравому смыслу. У меня в руках билась женщина, ее всю трясло, она плакала. Женщина это? Человек? Разве все это возможно? Разве в человеческих возможностях, в человеческих силах вынести это? Должно все это быть? И так ли надо мстить? Николай почувствовал необходимость сказать что-нибудь партизанам, которые стояли нахмуренные, сбившись в кучку. Они еще не совсем пришли в себя.

— Марта, товарищи, работает на самом тяжелом участке конспиративной работы. Среди немцев.

Он не имел права говорить это. За разглашение тайны полагалась смертная казнь. И сам Николай довел это до нашего сведения. Но теперь он должен был сказать. Иначе нельзя было.

Потом пришлось поспешить. Мы очистили машины. Гришка вытащил из генеральского «мерседеса» портфель, пистолеты, автоматы, патроны, гранаты… Полковники и майоры были вооружены полностью, но вряд ли они пользовались своим оружием — по-видимому, все они принадлежали к тыловым частям. Николай на этот раз запретил снимать с немцев сапоги, никто не посмел и притронуться к их личным вещам, только награды приказано было взять. Петер не мог оторваться от продырявленного вездехода, он полными восторга глазами оглядывал его со всех сторон, что-то говорил Николаю.

— Нет, — прикрикнул Николай. — Сжечь!

Конечно, Петер с большим удовольствием ездил бы выполнять индивидуальные задания на немецкой автомашине, это льстило бы его тщеславию, это было бы ему по душе.

— Автомобили облить бензином и сжечь! — приказал Николай.